И профессиональный коп всегда держит ушки на макушке и ничего не упускает из виду.
Сбоку кто-то произнес имя Шейлы, Леон немедленно повернулся к беседующим спиной, и, упершись взглядом в какую-то картину, попятился, словно желая лучшего обзора для шедевра.
- ... скорее всего, это была глупая шутка. Кто-то решил Шейлу попугать.
- ... да все что угодно. Конкуренты? То же "Золотое яблоко" или "Правда, и только правда"...
Картина, на которую глядел Леон, была написана серым, черным и буро-коричневым. Красок для этого произведения извели целую прорву. Полотно сплошь покрывали бугры, потеки и трещины. Неопрятно. Нехорошо как-то.
- ... а ты смотрел рейтинги? Знаешь, в какие там тысячи разница?
- В какие?
Лампа, что ли, мигает? Картина словно бы чуть мерцала, как телевизор не на канале, Леону даже померещилось низкочастотное гудение, от которого хотелось съежится. Он прищурился, но стало еще хуже - свинцово-серые и бурые пятна отпечатались на обратной стороне век, а когда он проморгался, остались плавать перед глазами.
- ... ну я и говорю - они на все пойдут, а уж чтобы припугнуть...
- ... а убийства?
-... убийства просто использовали.
Леон тряхнул головой. Цветные пятна на холсте и инвертированный рисунок в воздухе совместились - и Леон вдруг понял, что изображает картина. Там, на стене, лицом вниз лежала обнаженная женщина, спина ее была разломлена вдоль, и в разломе виднелся бледный пунктир позвоночника, полудуги ребер и темный кровавый студень. Над женщиной роились темные точки. Они жужжали настолько явственно, что Леон невольно ахнул.
- Вы увидели, да? - кто-то схватил его за рукав. - Увидели? Я наблюдал за вами, вы увидели!
Леон прижал ладони к лицу и выдохнул, наконец. Его продолжали теребить:
- Я знаю, это шок, я сам в первый раз заорал! Вы понимаете, да? Это шок! Это удар, взрыв! Вы понимаете?
Леон секунду смотрел в смуглое возбужденное лицо, не узнавая. Белые зубы, темные глаза, на лбу прыгает витая прядка. Яркий платок на шее, бархатный пиджак. Где-то он уже мелькал. Где-то эта рожа...
- Пробрало вас, да? Пойдемте, вам надо выпить. Я тут ходил, наблюдал. Ни одна сволочь не увидела. Смотреть не хотят. Не хотят, уроды. У них такое под носом! Линда видела, я, да вы. И все, больше никто. Надо выпить.
- Чье это? - спросил Леон. Голос у него звучал сипло и невнятно.
- Виктор Бертран. Это его работа. Он принес ее Линде, и Линда ее купила. Единственную работу. Остальные покупаю я.
Леон, стараясь не смотреть на холст, шагнул к картине и взглянул на табличку, прикрепленную к раме.
"Полет осы над цветком граната за минуту до пробуждения".
Полет осы!
Год... два года назад. Она была нарисована два года назад.
- Реплика в сторону знаменитой картины Дали, - объяснил пижон в бархатном пиджаке. - Помните, где лежит обнаженная Гала и идут слоны на комариных ногах?
Леон никаких слонов не помнил, но кивнул.
- Пойдемте, - улыбался пижон. - Пойдемте в буфет. Я познакомлю вас с Виктором. С автором работы.
Я хочу видеть ненормального, который это нарисовал, подумал Леон. Потому что нормальный человек такого не нарисует.
Маньяк?
Но картине уже два года. Почему маньяк вылез сейчас?
- Он немного странный, - тараторил пижон. - Но ему можно, он гений. Поэтому пьет много. Плохо, конечно. Я беру у него все работы, все, которые он напишет. И средненькие, и полный отстой - все беру. Чтобы к другому не ушел. К Линде, например.
- Вы галерейщик?
- Ах, черт, я не представился! Гув Гровнер, галерея "Мист", - он протянул визитку на очень хорошей бумаге грифельно-серого цвета. - Я видел вас у Линды пару дней назад.
- Леон Оркотт, студент.
У Леона имелась легенда, но пижон в бархатном пиджаке ею не заинтересовался. Он вытащил Леона в холл, а из холла - в буфетный зал, где уже нашли пристанище большинство гостей миссис Рамирес.
- Он может где-то шляться, но, скорее всего, здесь сидит. Ага, я был прав. Виктор! Смотри кого я тебе привел!
Этого типа Леон тоже видел. Тогда же и там же. На этот раз недоразумение с пирсингом натянуло на мослы тесную кожаную водолазку без рукавов, а предплечья у него были замотаны черными кожаными ремнями на манер бинтов. Полное ощущение, что это чудо вскрывало себе вены.
Чуду было хорошо за сорок. Редкие, мышиного цвета волосики, проколотые брови и переносица, измученное лицо и вселенская скорбь в глазах. Но голые руки оказались очень даже ничего. Не слабак, оценил Леон. Тощий, потрепанный, но не слабак.