— У мистера Бертрана алиби, детектив. Он не убивал тех несчастных женщин.
— Не верю я твоему алиби. Тебе выгодно, чтобы его отпустили. Что-то ты мутишь с этой травой.
— Анализ из лаборатории показал, что в цветке не было галлюциногенов или других наркотических веществ.
— А от чего у меня глюки тогда? Отчего? Я видел Шейлу! Старая ведьма говорит, что ее охраняет какой-то фетч, а я говорю — это чистой воды наркота, какая-то новая наркота, неизвестная, китайская ваша…
— Галлюцинации бывают еще от переутомления или перенапряжения, детектив.
— Ты мне зубы не заговаривай! Даже если не наркота, Виктор Бертран — псих! Натуральный псих, у него в карте медицинской написано — параноидальная шизофрения.
— Параноидная.
— Что?
— Шизофрения бывает параноидная, а не параноидальная. Параноидальные бывают идеи… вроде ваших.
— Умный больно! Шел бы к нам в отделение маньяков ловить, раз такой умный.
— Меня не интересуют люди и их дела, детектив. Я уже много раз вам об этом говорил.
— Ну и вали тогда, раз не интересуют. Че ты за мной увязался? Вот чего ты за мной увязался?
— Я иду домой, детектив, это вы почему-то идете в ту же сторону. Кстати, приглашаю вас на чашечку чая. Крис будет очень рад, он вас всегда ждет.
— Еще чего! — Леон остановился. — В смысле, к брату потом зайду. Меня тошнит от сладкого.
— Мне известно, что вы плотоядное животное, мой дорогой детектив, — очаровательная улыбка. — Мы можем пожарить вам яичницу.
Мысль о горячей яичнице была соблазнительна, но Леону стало не по себе, когда он обнаружил, что его ноги, не спрашивая разрешения, понесли хозяина прямиком в Чайнатаун. Ну уж нет! Так дело не пойдет! И тело тоже не пойдет!
А пойдет оно совершенно в другую сторону.
Вот прямо сейчас повернется и пойдет! Тебя отстранили от расследования, Леон Оркотт? Хренушки! Я — коп! Я буду защищать всех в этом городе, мужчин и женщин, молодых и старых, лысых и волосатых. Даже если моему шефу вожжа попала под хвост.
— Когда у вас такое лицо, Леон, — мурлыкнул граф, — я начинаю подозревать, что вы о чем-то задумались.
— Кончай язвить, Ди, и лепить из меня идиота. — Леон поморщился. — Мне сейчас не до чаепитий. Все, чао, я утром зайду. Крису привет, пни за меня барана.
Он махнул рукой, развернулся и зашагал прочь.
— Леон!
Граф всегда меня окликает, когда я ухожу, подумал Леон. Каждый раз. Просто ритуал какой-то.
— Ну что тебе?
Ди стоял под фонарем — поза девочки-отличницы, белое китайское платье с загогулинами, руки сложены на животе. Улыбка пропала, мордашка стала совсем детская, то ли обиженная, то ли испуганная. Глазищи в пол-лица, правый — янтарный, левый — фиалковый, и оба как-то слишком ярко блестят.
— Будьте осторожны, Леон.
Догадался, паршивец.
— Ди, топай домой. Пей свой чай.
— Леон, если с вами что-то случится…
— Ничего со мной не случится!
— … мне будет очень больно.
— Да я, знаешь ли, тоже огорчусь. Все, пока!
Леон шагал, не оборачиваясь, но чуял, как меж лопатками тлеет и дрожит теплое пятно, разноцветный взгляд, ведущий его в толпе, живая печать, бабочка с лилово-золотыми крыльями. И, свернув на другую улицу, он точно знал, что граф все еще стоит под фонарем и смотрит поверх людских голов на угол, за которым исчезла его, леонова, спина.
Стоит и смотрит.
Долго-долго.
— Ты не видел вечерние новости, Гув? — Линда Рамирес посторонилась, пропуская галерейщика в дом. — Я думала, весь город уже знает.
— Я с утра ездил к Кальвину, только сейчас вернулся. Из машины тебе позвонил. Куда Вик вляпался, не понимаю? Привет, Джон.
Охранник, сидевший на диванчике в холле, оторвался от игры в мобильнике и кивнул. Линда сокрушенно покачала головой:
— Гув, его арестовали как маньяка. Нажимают на то, что он шизофреник. Признаться, я в ужасе. Никогда бы не подумала, что это он… Я знаю его два года, никакой агрессии не замечала… Ну что ты молчишь, он же твой подопечный!
— Я сейчас поеду в отделение и все выясню. Только давай сперва поговорим о картине. Кальвин просил перезвонить сразу же, как только ты дашь ответ.
— Гув! Ты бессердечный тип! Для тебя картины важнее людей.
Гув хмыкнул, зажигая сигарету:
— Я это и не скрывал. Линда, сперва дело, потом сантименты.
— Боже мой, боже мой, я думала, вы друзья… Ладно, пойдем, раз ты настаиваешь. Я так расстроена, Гув, так расстроена!
Гув молча шел следом за бормочущей старухой. Ты разочарована, Линда? Ты думала, мы друзья? А мы не друзья. У гения нет друзей. У гения есть почитатели. Поклонники. Фанаты. Готовые на все, лишь бы гений творил. Страшные люди, Линда. Страшные!