Конечно, она не против всех этих тренировок. Сперва она активно сопротивлялась такому насилию над своим телом, но потом с удивлением обнаружила, что привыкла к этим утренним пробежкам, к обливаниям под холодным душем, к этой странной китайской гимнастике (вроде бы, ничего трудного – плавные медлительные движения, а нагрузка такая, словно штангу толкаешь). Но все же, Демид мог бы обращаться с ней и понежнее! Не надо забывать о том, что она девушка, а не боец спецназа. О том, что ей так не хочется вылезать утром из теплой постели, ей так больно, когда он хладнокровно бьет ее на тренировке ("Не хнычь! Не блокировала удар – сама виновата. Что значит – быстро бью? Я и так еле двигаюсь! Давай-ка попробуем еще разочек").
ОНА – НЕЖНОЕ, КРАСИВОЕ, МИЛОЕ СУЩЕСТВО, КОТОРОЕ ТРЕБУЕТ ЛАСКИ!!!
Последние слова Лека громко произнесла про себя, чтобы Демид услышал ее мысли и хотя бы немножко прозрел. Да куда ему прозревать-то! Он и так видит ее насквозь, чурбан бесчувственный!
Лека споткнулась и едва не полетела носом вниз. Это было напоминание от Демида, чтобы не отвлекалась и не приставала к нему по пустякам. Всегда так!
Она точно не знала, какими возможностями обладал этот человек. Она лишь догадывалась, что он старается приглушить свои необычные способности. Контроль над собой порою давался Демиду с трудом – он словно сдерживал вулкан, бурлящий внутри него. Лека чувствовала это совершенно отчетливо – медиумические способности детства вернулись к ней быстро, и разговаривая с человеком, она оценивала его уже совершенно по-другому. Демид прибег к обычной медитативной практике – он научил ее концентрировать внимание, отключаться от внешнего мира, черпать энергию из той магической окружающей все и вся силы, которую в Китае называют "Ци", а в Индии "Прана". Дема редко теоретизировал, объясняя ей основы своего мировоззрения. Он был субъектом легким в общении, остроумным, и разъяснения его были очень доходчивыми. И все же Лека чувствовала, что смешливость, человечность, добродушие – признаки какого-то другого, прежнего Демида. Она же все чаще видела Демида хладнокровного, с ледяным отстраненным взглядом, с вежливой, но не эмоциональной улыбкой. Он неожиданно сбрил бороду (объяснил, что допекли Лекины приставания) и Ленка поняла, почему он носил ее. Борода маскировала жесткое выражение лица, придавала ему большую человечность. Видела Лека и то, что сам Демид пытается бороться с этим новым началом, привнесенным в него извне, старается сохранить свою прежнюю сущность. Внутренняя борьба отнимала у него слишком много сил – в компании он мог шутить весь вечер напропалую, ухаживать за девушками (Лека старалась не ревновать), но вечером, дома, он словно покрывался инеем. Он часами сидел в кресле с закрытыми глазами, и мысли его в это время были закрыты щитом, непробиваемым для Леки. Она старалась не подходить к нему в такие моменты.
Сторонник классического психоанализа объяснил бы состояние Демида активным подавлением собственной сексуальности. Лека и вправду чувствовала, что что-то такое было – они жили в одной комнате, спали в одной постели (хотя и под разными одеялами), и девушка явно осознавала, что Демид относится к ней небезразлично. Но она также понимала, что в нем живет внутреннее табу, не разрешающее сделать ее объектом своих сексуальных притязаний. Запрет на любовь был частью того большого отпечатка какой-то известной только Демиду Системы, который поселился в нем и замораживал его душу.
Сама Лека довольно долго не чувствовала потребности в половой жизни – сеансы общения с "рубинчиком" разряжали ее не хуже любого мужчины. Сперва они происходили каждый день, но затем Демид объявил, что ее потребность к наркотикам снята, и теперь ей надо отучаться и от рубина. Сеансы эти проходили все реже. Лека уже совершенно не чувствовала тяги к наркотикам, ей даже думать было противно об этом идиотском пороке. К магическому камню тянуло ее теперь по новой, не менее веской причине. Она чувствовала, что в ней накапливается сексуальная энергия, не находящая выхода. Она отдала бы полжизни за минуту настоящей физической близости с Демидом (и только с ним!). Она часто ловила себя на том, что представляет обнаженное красивое тело Демида, представляет, как его руки скользят по ее телу, как она, выгнувшись в истоме, подается к нему... Лека просыпалась вся мокрая и с завистью смотрела на Демида, который посапывал, повернувшись к ней спиной. Он так хорошо мог контролировать свои чувства...