— За который могут посадить?
— Что ты, Осиповна? Нас с женой никогда не посадят, потому как моя Радка лишь честный исполнитель своего дела, двадцатая спица в колесе, нештатный рядовой служащий потребительской кооперации.
— Чего-чего?
— Ничего, Осиповна! Думаешь, перед тобой темнить буду? Нет! В милиции ни слова не сказал, брату бы своему ни слова не сказал, а тебе скажу, потому что уважаю тебя, потому что ты человек. И Мишелю скажу, потому что он твой сын. И Миколке скажу, потому что он ваш друг! Вам скажу! Слушайте! Разве вы не знаете, что внутри нашей районной потребкооперации еще одна кооперация есть? С нерегистрированными кадрами. Так вот в этой кооперации моя жена служит толкачом. В чем суть, Осиповна? А вот в чем, родная моя! Слушай и не перебивай. Допустим, поступили в магазин верблюжьи одеяла по сорок три рубля. Так. Но их мало. Ой, как мало! Значит, Осиповна, зачем их продавать за сорок три рубля, когда русский ротозей купит их за семьдесят. И потому умный продавец не кладет товар на прилавок, а прячет подальше. Прячет и приглашает толкача. Толкач берет несколько вещей, волокет на рынок и из-под полы толкает покупателю. Потом снова берет одну-две и снова толкает. И что же получается, Осиповна? Хорошо получается, милая! К концу дня у продавца в кармане кусок, у толкача — тоже кусок, и покупатель доволен — он вещь носит.
— Постой-постой, — перебивает тетя Оля, — о каких кусках ты говоришь? Что за кусок?
— Кусок — это значит сотня рублей, — с достоинством разъясняет Спартак.
— И-и-и, — тетя Оля зажмуривается и смешно трясет головой, — боженька мой! Кусок-кусочек! Да мне этот кусок за месяц не отломить. А тут за день… И ты говоришь, что это не воровство, Спартак?!
— Для продавца — воровство. Для заведующего магазином — воровство, Осиповна. И я сам рад буду, если без моего ведома их прикокает ОБХСС. Но для меня — это честный заработок, потому как я слепой исполнитель чужой воли…
— От вывихнутая башка!! — качает головой тетя Оля. — Дак чо ж ты его в один день спустил весь этот заработок? Чо ж ты его в дело не произвел? Не жалко?
— Я так понимаю, Осиповна, — кричит Спартак, — как пришло, так и ушло. Цыган не привык жалеть.
— Эх, Спартак, Спартак, — вздыхает тетя Оля, — ну ведь хороший ты мужик, язви тебя. Нутром чую, хороший. А вывихнутый. Скажи, кто тебя вывихнул? Ну когда ты образумисся, а?
— Осиповна! — Спартак начинает страшно ворочать белками. Так и кажется, что из глаз его плеснут белые искры. — Верь мне, Осиповна! Перед лицом жены поклялся. И перед твоим лицом клянусь. Как только построю свой дом, начну жить как все. Работать примерно буду, картошку сажать буду, борова растить буду, детей на врачей-инженеров учить буду… Поможешь мне лес на дом приплавить, Осиповна?
— Фу-ты грех! Да неужто не помогу, — улыбается тетя Оля. — Заготовь сперва.
— Заготовлю, Осиповна! Слово будущего активиста — заготовлю, как только зима настанет. Не могу я жить в этом бараке, Осиповна! Почему Шутежиха на моих детей кричит? Почему все косо смотрят на цыгана? Почему весной ни сотки земли возле дома под грядки не дали? Я редиски хочу. Сам ее сеять и сам ее кушать хочу. Я в своем доме, с огородом и стайкой, честным хозяином жить хочу. И ни с какой кооперацией связываться не хочу.
— Ну, ладно, ладно, ладно, — тихонько успокаивает его тетя Оля. — Хватит, наверно, кричать. Я тебя чо хочу спросить, кооператор. Жрать-то дома, поди, опеть ничо нету?
Глаза цыганят вспыхивают жадным нездоровым блеском. Рада отворачивается, Спартак молчит.
— Ну! Я кого спрашиваю?
— Нету, Осиповна, — честно признается Спартак.
— Так я и знала… Кусками ворочаете, язви вас! На-кась вот… — Она хватает кузов, в котором еще килограммов пять-шесть чебаков, и протягивает. — На-кось вот на жареху… Да бери, бери! Ишь ты, благородный какой!
— Осиповна! — Спартак вскакивает и становится в позу. В глазах его слезы. Крупные, как горошины. — Осиповна! Чем благодарить тебя за сердце твое буду? Света всего мне не хватит, чтобы отблагодарить тебя…
— Да подь ты… — отмахивается тетя Оля. — Кузов потом принесешь. Сполоснуть только не забудьте, а то пахнуть будет. Ну идите, идите, жарьте, ребятишкам завтракать давно пора!
Спартак прижимает кузов к груди, как малое дитя. Молча идет к своему подъезду. Рада и цыганята за ним.
— Верю ему! — со вздохом тихо говорит тетя Оля чуть погодя не то сама себе, не то нам с Мишанкой. — Верю… — И вдруг вздрагивает.
И мы с Мишанкой вздрагиваем.
— Парази-и-ит! — сотрясает весь двор истерический вопль Спартака.