Я видел, Светка обрадовалась, но виду не подала. А едва начался урок, прошуршала чем-то в своей сумке и, глядя в сторону, смущенно сунула в мои колени две конфетки; конфет я не видел давным-давно и удивился, как чуду.
— Это… кому?
— Тебе. Давали вчера на ужин, я две съела, а две оставила, — и покраснела…
Прошло несколько недель. Растаял на улицах снег, зазвенели ручьи, вскрылась река Парабель, стало солнечно и тепло, и мы теперь виделись со Светкой не только в школе, но и на улице.
Мы играли вместе с другими мальчишками и девчонками в мячик, строили на ручьях водяные мельницы. Но Светка больше всего любила сидеть на прогретой солнцем школьной завалинке и молча смотреть на лес, на широкие поля, что начинались сразу за школой. Часами могла сидеть и молчать. Иногда плакала, смахивая слезы ладошкой. А если неожиданно раздавался какой-то шум или грохот, вздрагивала.
Я догадывался, что в такие минуты в ней просыпается ее прошлое, и старался развлечь, как умел.
— Светк, хочешь саранок?
— Хочу-у-у, — тянула она, все еще находясь где-то там, в своей беде, и я брал ее за руку и тянул в лес.
Однажды под выходной я поставил в Забоке силки и поймал куропатку. Это было здорово, и на другой день я позвал Светку к себе домой:
— Мамка такой суп сварила, о-ёй!
Светка вроде и обрадовалась и растерялась. Пошла. Мы сидели за столом, а мать разливала по чашкам суп.
— Охотничек! — хвалила меня. — Весь в батю. Батя-то его был потомственный промысловик.
— А мой папа был инженером, — сказала Светка.
— Знаю, доченька. Ленька про тебя все уши прожужжал, — закивала мать и пригорюнилась. — А вот хлебца-то нет к такому вареву. Худо.
Я шмыгнул носом, а Светка опустила голову и долго не поднимала.
— Ничего, — продолжала мать, — переживем как-нибудь. Лишь бы война поскорее кончилась. А там и вы, глядишь, подрастете, сами начнете жизнь налаживать. Ленька вон пароходами бредит. Смотришь, и вправду когда-нибудь до капитана дорастет. Посадит меня в каюту и увезет в город к самому лучшему врачу. — Она вздохнула и спрятала под фартук свои больные, исковерканные ревматизмом руки.
— А я не хочу капитаном, — сказала Светка, подперев щеку ладошкой. — Я буду сеять хлеб. Много-много хлеба. Чтобы его всем хватало и люди никогда не думали об еде.
Мать тихо всхлипнула.
— Наведывайся к нам почаще, — попросила она. — Всегда будем рады.
Светка стала бывать у нас часто.
Но случилось событие, которое все перевернуло. Зная о болезни матери, брат отца дядя Федя, живший на реке Чулым в деревне Осиновке, все время писал письма и звал нас к себе, а тут вдруг нагрянул в Луговское и, не рассуждая долго, уговорил мать продать дом, взял в узлы пожитки и погрузил на попутный катер.
В этот день, когда катер должен был отправиться вниз по Парабели, я даже забыл предупредить Светку. Но она сама прибежала на берег, растерянная, бледная, схватила мою руку, сжала в холодной ладошке и так и стояла молча до тех пор, пока меня не окликнули.
— Ты только не переживай, Леня, только не переживай! — заговорила она торопливо, когда меня окликнули. — И не думай ни о чем. Конечно, мне будет плохо без тебя, без мамы твоей, но я выдержу. Я крепкая!
Я мотнул головой и помчался по извозу к катеру, потому что там уже убирали трап.
Пока тайга у кривой излуки не скрыла от меня моего Луговского, я видел на берегу тоненькую Светкину фигурку в коричневом ситцевом платье.
Больше мы с нею не виделись.
В Осиновке жить оказалось еще труднее, чем в Луговском. А потом я уехал в ФЗУ… Потом техникум, армия, заочный институт, переезды и пошло и пошло.
И если первое время я вспоминал Светку почти ежедневно, то после в сутолоке забот и волнений образ этой светловолосой голубоглазой девчонки стал тускнеть, расплываться и… растаял, как тает дым от костра, поднимаясь все выше и выше.
Я лежал на полке, считая минуты. Прошлое вспыхнуло, вызвездилось в памяти четко и ясно…
И вдруг перед утром забылся. Забылся беспокойным, тяжелым сном. А когда проснулся, каюта была пуста, и в щелях жалюзи сиял яркий солнечный свет.
Я мигом соскочил с полки, умылся, вынул из чемодана белую рубашку, самый красивый галстук и, собравшись, выбежал на палубу.
Теплоход, лениво разворачиваясь, отходил от какой-то пристани. Пассажиры, столпившись у бортов, глазели на берег. Но что мне было до какого-то берега! Я искал Светлану.
Ее не было ни в салоне, ни в ресторане, ни среди стоявших на палубе.
Совсем отчаявшись, я побежал вдоль теплохода по второму кругу и на корме столкнулся с усатым мужчиной, похожим на казака. С непокрытой головой, в расстегнутой косоворотке, он весело улыбался и махал кому-то рукой.