— Слушай, Элико, нам бы только спирту чуть-чуть. Для встречи.
— Спирт?! — закричал Кацо. — Зачем таким красивым ребята пить эту гадость! У меня коньяк есть. Целый бутылка чистый коньяк. Две бутылка чистый коньяк. Три бутылка чистый коньяк. Отец посылка Тбилиси прислал.
Он заскочил на прилавок, выставил эти бутылки, стаканы, насыпал шоколадных конфет.
— Как съездил — рассказывай! Что видел — рассказывай! — приставал. — С хороший девушка познакомился?
— Познакомился, — ухмыльнулся Василий.
— Маладэц! — прицокнул Элико Гуринадзе. — Совсем маладэц! Каждый уважающий себя мужчина должен иметь девушка. И по возможности не одна.
На улице шумели, барабанили в двери.
— Слушай, Элико, люди-то ждут, — напомнил Васька.
— Падаждут! — отрубил Кацо, наливая. — Ых много, я адын. Должны понимать.
Когда они вышли из магазина через задние двери, Леонид спросил:
— Васьк! Откуда такая сердечность?
— А! — отмахнулся со смехом Хезма. — Ляпнул ему как-то, что у меня тетка в Гантиади живет, он и поверил, «Земляк! — говорит. — Хоть и по тетке, а все равно земляк. Проси чего хоч-чишь!»
— А что такое Гантиади?
— Я почем знаю. Слышал где-то словцо, а где — позабыл. Деревня вроде такая на берегу Черного моря.
Может, к Элико Гуринадзе сходить? А что? Посидеть, поболтать. Глядишь, еще кто-то появится. Одному от скуки с ума сойти можно… Но нет, нельзя уходить, Васька нагрянет, потеряет его. Лучше потом, вместе с ним.
Леонид потянулся к недочитанной книге. В это время за дверью послышались чьи-то неуверенные, шаркающие шаги.
Вошел крепильщик Ахмедшин, один из тех, что когда-то всю смену проспали в компрессорной, прислонился к косяку, с трудом удерживаясь на нетвердых ногах.
— Здоров!
— Здорово.
— Сидишь?
— Сижу.
— Пошли!
— Куда?
— К нам — куда. П-послали за тобой… мужики.
— Не могу. Товарища жду.
— Какого товарища?
— Василия Земина.
— Хо! Так Земин за тобой и послал. Он с нами сидит.
— Как — с вами сидит?
— Как-как! Очень просто. На заднице. Перебредал через Быструху, мы его увидели, позвали. Он и остался.
— Не может быть…
Леонид отвернулся к окну, прислонился к стеклу приплюснутым носом, задышал тяжело. От дыхания на стекле разрасталось грушей матовое пятно с бисерными пятнами влаги. А во рту стало горько и сухо. Ух, садануть от злости кулачищем по раме, что ли? Ну Вася, ну Вася! Только он так умеет. Его тут, понимаете, ждут не дождутся, как путного, никуда не идут, а он, оказывается, рядышком, попивает винцо, веселится. Ну можно ли так? Неужели трудно было забежать домой хоть на минутку одну?
— Я стою, — напомнил о себе Ахмедшин и утробно икнул. — Пойдешь али нет?
Леонид обернулся. Постоял минуту, раздумывая; стал собираться.
Шел он на берег Быструхи с одним желанием: поругаться с Василием, высказать все — однако не вышло.
Васька сидел под кустом талины в обнимку с украинцем Бацуйло, с тем, что при первой их встрече в бараке рубил мерзлый хлеб топором, и залихватски, с присвистом, подтягивал:
Леониду он только кивнул, подмигнув: дескать, привет, рад, что пришел, устраивайся, здесь все свои.
Вокруг расстеленной на земле военной плащ-палатки, заваленной огрызками колбасы, сыра, полупустыми банками, пакетами и стаканами, расположилось с полдюжины человек: Федотов, Макаров, Загайнов, двое из бригады крепильщиков, какой-то вовсе незнакомый мужик. Кто ковырял вилкой еду, кто потихоньку подпевал Ваське с Бацуйло; завхоз Загайнов, подогнув под себя ноги на восточный манер, размахивал руками перед соседом, рассказывая:
— Иду, слышишь, по стежке-дорожке — галька лежит. Пнул ее сапогом и, представляешь, пальцы отшиб. Поднял — тяжелая, как свинец. О, чертовщина! Взял с собой, отнес на прииск, в лабораторию. И что бы ты думал? Чистое золото! Самородок, только сверху покрытый породой! А?
На Леонида не обратили внимания, вроде он век со всеми гулял, только Сидор Петрович Федотов спросил, отодвигаясь и освобождая место между крепильщиком Неделькиным и собой:
— Где ты утром был?
— Дома.
— Да не было тебя дома.
— А! Тогда, наверно, у Виноградовой был, про почту спросить бегал.
— Ну вот, а я подумал, что ты вместе с ним, — кивнул в сторону Васьки. — Как же так получилось?
В это время Неделькин предложил еще «по чарке глотнуть». Хватились — вина больше нет.