— Знаете что? — Лицо Шлыкова пошло пятнами. — Мы вам в шахматы играть не мешаем? Нет. И вы нам, пожалуйста, не мешайте. — И будто ничего не случилось, снова продолжил свое, уже шепотом, положив ладонь Леониду на колено: — Я понимаю. Все мы выпиваем. Но надо знать, где и с кем. Вот здесь, например, в узком кругу, почему не выпить? В любое время. А они же все бывшие зэки, бывшая уголовщина, они специально липнут к вам, дуракам, чтобы какую-то выгоду получить.
— Выгоду? Какую выгоду? Подождите! О Гуринадзе ничего сказать не могу, но что касается Федотова… Это же замечательный человек! Понимаете? Замечательный! И никакой он не уголовник. У него такая судьба!
— Наслушался! — с ухмылкой покачал головой Шлыков. — Эх, Леонид! Да пойми ты, бедовая твоя голова, что ко всему прочему они еще и артисты. Напридумывают себе таких биографий, что слеза прошибает. А на самом деле все это брехня. Понимаешь, брехня!
— Да как…
— Подожди! — снова перебил Шлыков, наклоняясь к самому лицу Леонида. Глаза его сделались бесцветными, водянистыми. — Я тебя хорошо изучил. Ты честный парень, преданный друг и потому сейчас защищаешь не только себя, точнее, не столько себя, сколько Земина. Так мой тебе совет: не делай впредь этого никогда. Я вижу людей насквозь. И скажу прямо: Земин тебе не чета. Он сам из этих, как их, блатных или заморенных, потому что не может без них.
— Да как вы смеете?! — вскочил Леонид. — Как вы смеете?!
Ему захотелось плюнуть Шлыкову в лицо за его мерзкую болтовню.
Не соображая толком, что делает, он кинулся к двери.
Уже у калитки почувствовал, как чья-то тяжелая теплая рука опустилась ему на плечо, удерживая. Оглянулся — Терехин. В темных внимательных глазах — недоумение.
— Ну зачем вы так, Леонид Григорьевич?
— А зачем он — так?
— Но вы отвечаете не за шлыковские поступки, за свои. И должны стараться быть выше эмоций.
— Но он неправ!
— Я тоже знаю, что он неправ. Однако вашим методом никогда правоты не докажешь. И потом… Вы обиделись на Шлыкова, а своим уходом оскорбили всю компанию. Никто, кроме него, для этого повода вам не давал. Нельзя так. Вам необходимо вернуться, Леонид Григорьевич, честное слово.
— Не смогу.
— Надо смочь. Если вы сейчас не находите сил справиться с внутренней бурей, то как же поведете себя в более критическом случае?
Леонид не знал, что делать. Он уже стал остывать и понимал, что вышло нехорошо, очень нехорошо. Пусть Шлыков пьян, но он-то трезвый.
— Идемте, идемте, — потянул его Терехин. — На бестактность надо отвечать тактом. В этом сила.
Когда они вернулись в дом, все сделали вид, будто ничего не произошло. А Шлыков, глянув сперва на Леонида, потом на Терехина, молча налил полный стакан вина и залпом выпил.
…Расходились по домам засветло, и Терехин предложил Леониду прогуляться в весенние сопки. Леонид согласился. Пробродили по распадкам и по зазеленевшим кое-где сухим склонам до тех пор, пока над горами не повисла луна. Почти не разговаривали. Лишь перед тем как спуститься в поселок, Терехин вздохнул:
— Красотища вокруг! И все-таки, если бы знали, Леонид Григорьевич, как хочется на материк, в Красноярск. Скорей бы проходил этот месяц и — в путь… А вы держитесь, — тронул Леонида за локоть. — Я понял, что вы очень болезненно воспринимаете несправедливые упреки по отношению к вам. Наплюйте на болтовню. Все это не стоит выеденного яйца. Главное, чтобы вы сами чувствовали себя чистым перед своей собственной совестью…
Именно перед своей собственной совестью и чувствовал сейчас себя Леонид не ахти как спокойно. Какой черт его попер к Шлыкову? Ведь этим шагом он предал Федотова, предал Ваську, мужиков подвел, самолюб и зазнайка несчастный. Как сейчас Ваське в глаза смотреть?
Васька лежал на кровати под простыней, дремал. Приподнял взлохмаченную голову, спросил полусонно:
— Ты?
— Я.
— Где был?
— А что?
— Да так. Потеряли тебя. Ждали, ждали — не дождались. Да и хорошо, что не дождались. И так все были косые, добавили бы — свалились совсем.
И — все. Ни вопросов больше никаких, ни упреков.
Теперь думай, товарищ Курыгин, размышляй о своем поведении, о том, кто же все-таки больше прав, а кто больше повинен.
Разделся. Лег на кровать, закутавшись в простыню. Но не лежалось. Сел, свесив ноги на пол, потянулся к тумбочке, вытряхнул из пачки сигарету, закурил…
— Лень! Не в службу, а в дружбу, — пробормотал Васька. — Встань, задерни шторину. Бьет луна в лицо, никак уснуть не могу. А спать надо. Завтра нам с тобой до восхода на полигон.