— Ишь, как сторожит, — хмыкает Хахалинов, расположившись на ворохе гальки.
— Не сторожу, а страхую, — поднимал голову Виноградов. — Так положено по инструкции.
— Ну да, по инструкции! — не унимался Хахалинов. — Просто боишься, чтобы она жменю в карман не засунула.
— Чудак, — смеется геолог. — Да зачем она ей?
— Сдаст и деньги получит, как старатели получают.
— Во-первых, у съемщиков золото не принимают. А во-вторых, экспертиза мгновенно установит, с какого участка оно взято и… — Геолог перекрещивал пальцы, показывая решетку.
Хахалинов морщился и чесался, будто под рубахой его донимала блоха.
Никто не уходил. Все ждали конца съемки.
— Ну, сколько? — спрашивали потом.
— Грамм четыреста будет, — отвечал геолог. — Та смена триста семьдесят пять намыла. Так что не отстаете.
Он пересыпал золото в специальную банку-сейф, опечатывал ее, ждал, когда Каримова оборудует шлюз для новой промывки, чтобы запломбировать сетку.
— Слышь, Виноградов, — поднимаясь с гальки и отряхивая на заднице штаны, бросал Хахалинов, — а почему, когда я работал на Бурхале, там у каждого шлюза солдат с винтовкой всю смену стоял, а у нас нет?
— Ты и без солдата сознательный, — отмахивался геолог, которому давно надоели одни и те же вопросы ехидного мужика.
— Хм, сознательный, — ворчал Хахалинов. — Просто денежки экономите, боитесь на кадрах перерасходовать. А кто отвечать будет, если меня галькой в спину убьют?
Но его уже никто не слушал. Все направлялись в поселок.
Леонид, рванув кверху рычаг, опускает заслонку, сдерживая пески; смотрит на часы. Двадцать четыре ноль-ноль, вершина суток, до утра еще долго-долго.
Хахалинов сидит на ящичке за его спиной, чавкая, уминает колбасу с хлебом. Гавриков, заглушив бульдозер, развел костерок прямо на песках, варит в банке из-под сгущенного молока чифир. Высыпал целую пачку чая, плеснул водицы, поставил на огонь и ждет, когда закипит.
Говорят, что чифир пьянит, хорошо действует против сонливости. Леонид с Василием однажды попробовали этой горькой, вяжущей рот дряни. Заварили в маленьком чайнике сразу две пачки и выпили по стакану. И опьянеть не опьянели и спали, как убитые.
— В него втянуться надо, ребятушки, — пояснил кто-то после из кадровых колымчан.
— Пусть в него дядя втягивается, — посмеялись друзья.
Гавриков без чифира не может: обожженная банка всегда при нем. Сейчас остудит ее, высосет до дна — глаза заблестят, движения станут резкими, нервными. Но он не успокоится. Еще плеснет водички и со спитого чая заварит «вторяк». Обедать начнет только после того, как и его выхлебает до капельки.
Леониду есть не хочется. Какая еда ночью, хоть и ночь эта белая, хоть он и не спит, а работает. «Пусть Хахалинов с Гавриковым наедаются, — думает. — По графику до обеденного перерыва еще два часа, но им невтерпеж. Здоровые. Часа в четыре утра еще разочек приложатся к своим сидоркам».
Он приподнимает заслонку, чтобы впустить в зев скрубера побольше песков. Но в этот миг раздается резкий, как щелчок бича, звук. Леонид вздрагивает. Кинув рычаг, рывком поворачивается к щитку, нажимает обе красные кнопки.
После грохота становится тихо-тихо. Только слышится нудный звон большущих желто-серых колымских комаров.
— Ты чего? — лениво рыгнув, спрашивает Хахалинов, будто не слышал.
— Опять! Опять, черт подери! — рычит Леонид и машет рукой в сторону транспортера.
— Лента лопнула, что ли?
— Да!
Леонид выхватывает из-под Хахалинова ящик с инструментом, слетает по крутой лесенке вниз и бежит к транспортеру.
Началось это несколько дней назад.
Крепко смонтированный, хорошо отрегулированный когда-то промприбор после месячной беспрерывной эксплуатации изрядно порасхлебался и стал все чаще ломаться. То сбитый валуном лоток от скрубера отлетит, то из прогнувшихся проушин ролики повыскальзывают и заклинят транспортерную ленту, то постоянно мокрые провода окислятся и отвалятся, то еще какая-нибудь беда.
Промприбор надо было срочно ставить на профилактику и ремонтировать комплексно, весь.
Но механику Шлыкову не до прибора. Больше в конторе да в мастерской, а то на открытом полигоне, где всего несколько бульдозеров и ему там, по существу, делать нечего. А Драч, которому Леонид не раз говорил, что надо остановить агрегат хотя бы на смену, только руками махал:
— Нет-нет-нет-нет! Ни в коем случае. План, план, план! На него надо жать.