Все это ежегодно давало уйму добра, которого хватало не только для себя, но и на продажу, на сдачу.
Бывало, с перволедьем, по санному пути один за другим из Вагино уходили обозы с лесной благодатью: грибами да клюквой, орехом да дичью, рыбой да медом, — чтобы вернуться обратно к Октябрьским праздникам с одеждой-обувкой, с книжками да базарными лакомствами.
Не легко, понятно, все доставалось, не за всяко просто. Охотника девятая заря кормит, а лесу — каково кликнешь, таково и откликнется. Потому вагинцы не только умели брать…
Недалеко от деревни есть узкое и длинное озеро Карасиное, со всех сторон окруженное пихтачами да ельниками.
Случалось, упадет подгнившее дерево в воду, перегородит улова — всей деревней поднимаются мужики убирать, чтобы чистым озеро было, чтобы не рвались снасти о сучья, чтобы нагуливалась на просторе рыба.
А не дай бог чья-нибудь собака сорвется летом с цепи, принесет с болота утенка, — тут же сходка у дома хозяина.
— Привяжи, Егор, животину, — говорят мужики, — чтобы прежде время дичь не губила. Ты что, последний год на свете живешь, и детей нет у тебя, и внуков не будет? Чем же им питаться прикажешь, если пойдет по лесу разор?
Грустно было вспоминать обо всем этом Евсею Кузьмичу.
А вроде на первый-то взгляд чего бы грустить? Все равно ведь прожитого, что пролитого — не вернешь. А меньше людей в лесу — больше добра на корню.
Только вот какая радость от такого добра — когда оно на корню и никому не достанется?
Месяц назад пошел он в Егоровы сосняки, а там все боровые елани синие, будто ситцем плотным покрыты. Черника! Не выдержал Евсей Кузьмич, давай собирать. День собирал, и два, и три — да что один соберешь. Наполнил восемь ведер, пошел в Ерзовку договариваться с заготпунктом. А там заготовитель и говорит:
— Чернику не принимаем, старик. Если бы ты на грибы договор заключил, другой табак. На грибы у нас план спустили.
Так и вышел отворот поворот, и все старания в пшик превратились.
А потом и неправильно это: меньше людей в лесу — больше добра на корню. Нет, неправильно.
Лесу — хозяин нужен. Без хозяина лес, как и дом, — сирота.
Взять Кукушкины гари. В прежние времена сколько там малины да шиповника было. В военные годы тоннами на лекарства сушили. А все потому, что ежегодно осинник срубали, который пер там, как на дрожжах. Не стали срубать, и затянуло все, как крапивой, мелколесьем, и малиннику с шиповником конец наступил.
То же самое и с озером Карасиным. Закорежило его буреломом да трухлявым окорьем после таежного пала, и карась пошел совсем не такой. Мелкий и тощий карась, с болотным душком.
О Шилке и говорить не приходится. В Шилке совсем паршивая рыба сейчас: чебак, красноперка да ерш с пескарем — вот и все. Полуязок какой — так изредка попадается.
А раньше и щука-метровка не редкость была, и язя добывать приходилось.
Все потому, что мельница в верховьях стояла, а за мельничной плотиной — плесы широкие, тихие да богатые кормом. Вся рыба нерестилась в тех плесах.
Ушли люди, не стало мельницы, не стало и плесов. Бегает сейчас рыба в разлив по сорам, мечет икру на травяном мелководье, а чуть спадет вода — вся икра на кустах, вялится для воронья.
Горше горького смотреть на все это Евсею Кузьмичу, и он в весеннюю пору даже не выплывает на плесы.
А разве осенью легче?
— Только глянешь на что, только ворохнешь в голове одно, — заговорил сам с собой старик, — так и начнет все разматываться клубком. Лучше не ворошить, не разматывать.
Он гребнул веслом посильнее, завернул в Авдотьин залив и тут увидел, что первую сеть и впрямь забило листом. Да не только сеть. Весь залив был желтехонек от листа. И лодка шуршала по нему, будто шла по песку.
— Язви тебя! — заругался Евсей Кузьмич. — Это где же ветер-от? Ветер-от где? Какой же леший полезет в сеть под таким листом…
Однако в сети, когда он осторожно выбрал ее в лодку, трепыхалось с полсотни ельцов и несколько окуней. Это было немало по нынешним временам, и Евсей Кузьмич повеселел:
— Эдак, эдак! Не зря работка проделана. Будет чем ерзовцев попотчевать.
В двух других снастях тоже оказалось не пусто.
Перебираясь из заводи в заводь, с плеса на плес, старик подплыл к невеликой проточке, заросшей густым тальником, и стал продираться через тальник в небольшое улово, где стояла последняя сеть-трехстенка. Тут он услышал спереди такое сильное хлюпанье, что ему показалось, будто сразу несколько баб полоскало белье.
— Неужто щука-метровка, а?
Евсей Кузьмич бросил весло и схватился за куст, чтобы одним рывком вытолкнуть лодку из тальника. И еще издали увидел необычайное.