На душе было тягостно.
Не поглянулась ему охота. И Петра Феофаныч не поглянулся.
«Разве батька его Феофан Фомич сделал бы так, а? — рассуждал старик. — Куда! Он на рыбалке и то… попадется карасишко помельче, так обязательно вынет из невода и в воду опустит — пускай растет. А этот… Даже подранка взять не хотел. Охо-хо!»
Однако вечером настроение его и мнение о госте изменилось.
Петра Феофаныч вернулся из тайги взбудораженный и довольный.
— Ну и развелось у вас осинников по гарям, Евсей Кузьмич! Прорва! — воскликнул он еще от порога, когда поставил машину у прясла и забежал в избу.
— Не говори, — отозвался старик. — Скоро не только все малинники заглушит, но и поля-то затянет, как мох таежное озеро.
— Не затянет! — воскликнул Петра Феофаныч и стукнул кулаком по столешнице. Он сидел на лавке, широко расставив ноги, и смотрел на Евсея Кузьмича так, будто только что выиграл «Волгу» за тридцатикопеечный лотерейный билет. — Не затянет! — подмигнул старику. — Потому что мы его вырубим. Приедем с бригадой и вырубим. Ты понимаешь?
— Когда приедете? — спросил старик.
Но Петра Феофаныч его не слушал.
— Ты понимаешь! — продолжал возбужденно. — Алюминиевый завод просит у нас все больше и больше шеста. А мы все осинники поблизости вырубили. Да и какие это были осинники? Тысячу заготовишь на одном месте и дальше за многие километры переезжаешь. А тут! Рядом! И осинник как на подбор — первым сортом пойдет!
Гость ликовал.
— Когда приедете-то, мил человек? — повторил Евсей Кузьмич.
— Да как закончим вырубки по Тарскому тракту, так и приедем.
— Ну и добро. Для меня дак вдвойне радость. Не только что вагинский осинник для нужного дела пойдет, но и что люди будут жить со мной на заимке.
— Точно! — подхватил Коровин, подбежал к Евсею Кузьмичу и крепко обнял за плечи. — Ты уж встреть потом нас как положено. Ребята будут — во! А насчет сегодняшней охоты не думай. Азарт охватил. Давно не видел столько косача. Ближе к Таланскому его выбили… Да и, говорил уже, не себе ведь. Людям, Евсей Кузьмич.
— Ну чего там, чего, — застыдился старик своих давнишних думок. — Я же ничего. Это так, с непривычки…
Когда после ужина потушили свет и легли спать, Евсей Кузьмич долго лежал с открытыми глазами и рассуждал сам с собой:
«А ведь похож на батю Петра Феофаныч, похож!»
Тот, бывало, тоже войдет в раж, сделает впопыхах что-нибудь не совсем так, а потом обязательно спохватится, повинится.
А хватку имел — железную. Возьмется за что — из рук не выпустит. И если удача — всех радостью заразит и так же, как Петра Феофаныч, будет стучать кулаком по столу — «Знай наших!» — обнимать друзей, улыбаться, поблескивая черными, как у цыгана, глазами.
Когда раскулачивали богача Петухова, тот, узнав накануне о своей участи, сжег дотла принадлежавшую ему водяную мельницу — одна плотина осталась, — и вагинцы два года возили зерно на помол в Ерзовку.
Это было дорого, несподручно, и Феофан Фомич страшно переживал, что их колхоз живет «захребетником». Но заготовить лесу и заново срубить мельницу пока не хватало силенок — других забот полон рот.
И вот однажды зашел Евсей Кузьмич в правление к председателю, а тот едва не пляшет от радости.
— Ты понимаешь, Евсей! — обнял порывисто друга. — На Борисовке, на бывшей петуховской заимке вчера был. Домина стоит — храм! И пустой! Прямо на берегу. Если разобрать и приплавить — в две недели своя мельница будет. Понял?
— Понял, — улыбнулся Евсей Кузьмич. — Объявляй воскресник.
Феофан Фомич не бегал, а летал по деревне.
— Сколько времени сэкономим! — говорил колхозникам. — Сколько сил! А какая выгода будет, у-ухх! Каменцы к нам зерно молоть повезут.
Мельницу и впрямь соорудили за две недели. И пока не закрутились жернова, Феофан Фомич ни на час не отступился от нее.
«И этот не отступится, — рассуждал старик. — И Вагино еще послужит народу. Послужит, точно, коль за дело взялся Коровин».
Уснул старик поздно, но поднялся до света.
Уложил в берестяной кузовок пойманную позавчера рыбу и еще раз пересыпал сольцой, налил из фляги полное ведро меду, обложив аккуратно пергаментом и обвязав чистой тряпкой. Подумал, подумал и насыпал еще в большую корзину крупной и сочной, собранной после первого инея клюквы. Составив все в уголок, растопил печь и взялся за приготовление завтрака.
Когда проснулся Петра Феофаныч, в избе густо пахло жаревом-паревом, а Евсей Кузьмич, одетый в чистую толстовку и суконные брюки, стоял у голбчика и курил.