— Сын — сам хозяин, Кузьмич. Своя голова на плечах. Рад бы держать при себе, да бессилен. Да и жизнь не та, чтобы молодым да здоровым по глухим деревням сидеть.
— Ишь ты, жизнь! — хмыкнул Евсей Кузьмич. — Ладно! Давай делом займемся. Хоть и вдвоем мы остались, а негоже при встрече толковать на пустой желудок. Дичь обтеребить надо, похлебки сварить, за бутылочкой сходить в магазин. А?
Шайхула согласно кивнул головой.
Они собирались подняться из-за стола, когда низкое и тусклое осеннее солнце, обогнув угол дома, заглянуло в кухонное окно. Скользнув по косяку, оно окунулось тонким лучиком в стоявший ковш с водой, и вода в ковше вспыхнула вдруг, расцвела невиданным и прекрасным цветком, загорелась десятками радужных искорок.
А на потолке задрожало, заколыхалось отраженное от ковша золотое колечко.
Старики притихли и смотрели на это чудо как завороженные.
Однако солнечный лучик не стоял на месте, двигался и вскоре, переместившись по столу вправо, выскользнул из ковша. Цветок сразу пропал, все яркие краски потухли, и на кухне стало холодно и неуютно, хотя осеннее солнце по-прежнему глядело в окно.
— Пойдем, погуляем, — сказал Шайхула.
— Пойдем.
Они оделись, вышли во двор и тихо побрели по безлюдной вечерней улице.
Давным-давно была знакома Евсею Кузьмичу эта улица. И кажется, за долгие годы она не изменилась. Так же пахло убитой морозом ботвой, свежим, недавно привезенным и сметанным у завозен сеном, так же утробно мычали в хлевах коровы, так же сосредоточенно терся боком о прясло чей-то упитанный боровок, так же где-то у крайней избы кричала баба:
— Венькя! А Манькя когда от суседей придеть?
Но было на этой улице и другое — чужое, тревожащее. Вон один пустой дом стоит, чернея полыми проемами окон, вон другой. А вон и вовсе голая печка посередь огорода белеет, и вокруг нее вместо стен кустится бузина.
— А помнишь, как мангазин-то строили всем колхозом? — спросил Евсей Кузьмич, показывая на разобранный семенной склад. — По выходным. Воскресниками.
— Еще бы не помнить, — отозвался Шайхула. — Ты еще по просьбе Емельяна скобы ковал.
— Ну-ну. А куда бревна-то дели после разборки?
— В Каменку, кочегарку топить увезли.
— Ну-ну.
Вышли на южную окраину деревни, к ручью, на самом берегу которого в густой пожухлой траве видны были следы какого-то строения, и, не сговариваясь, оба остановились.
Молчали.
Потом Шайхула присел на столбик.
— Знакомое место? — спросил.
— Твой бывший дом. Здесь в молодости мы праздновали свадьбу Емельяна и Рахимы, — вздохнул Евсей Кузьмич, опускаясь на бревнышко. — Эх, Емельян, ты Емельян! Эх, Рахима, Рахима!
И задумался, вспомнив давнее прошлое.
В тот год богато ореха уродилось в Монастырском бору.
Крупные, вершковые шишки осыпали могучие кедры от макушек до самого низу — палкой можно было сбивать, — и все от мала до велика стали собираться в Вагино на щедрый промысел. Семьями, артелями, которые сколачивали из близких родственников.
У Евсея Кузьмича родственников не было, со своим хозяином Степаном Брындиным он только что рассчитался и потому призадумался не на шутку: что делать?
Выручил его приятель — одногодка Емелька Шохин, такой же здоровяк и неустанный работяга, как Евсей. И такой же одинокий горемыка. Великим постом похоронил он на Котырской заимке отца и теперь мотался по соседним деревням в поисках случайного заработка.
— Слушай, а чего ты нос повесил, — сказал он, встретившись как-то с Евсеем. — Твоя пара рук да моя — считай, дюжина. Вот тебе и артель.
Собрались. Разыскали деляну подальше от людей да поглуше, сделали добрый байдон, вальки и рубила наладили, шалаш слепили — и за дело.
Как-то, поднявшись до зорьки и наскоро перекусив, сидели они за своими рубилами, давя брызгающие, как соком, орехами ядреные шишки, и услышали рядом стук колотушки по сучьям.
— От! — покосился Емелька. — Кто-то явился, едри его! Пойдем, посмотрим на охламона.
Поднялись, шагнули в кедрач и увидели на поляне запряженную в телегу лошадь, а чуть поодаль молодого татарина, который, цепляясь за сучья, спускался с высокого кедра.
— Здорово, мужик! — крикнул Емелька. — Кто такой и откуда?
Невысокого ростика, щупленький, татарин конфузливо, будто девка, прикрыл ладонью распластанную на коленке штанину, улыбнулся доверчиво:
— Я — Шайхула Юсупов из деревни Ерзовка.
— Тоже орешки готовишь?
— Дак надо. Первый день вот приехал.