— Зачем тайгой, зачем по тропе, Гайса-баба? — ответил молодой голос. — Темень такая. В тайге он сразу шею свернет. Дальше ехать надо. А может, мы обогнали его? Может, он спрятался в Волчьем распадке?
— Ш-шайтан! А что это вон темнеет?
Кто-то спрыгнул с лошади, тяжело побежал по пахоте. Евсей замер, услышав прямо над головой:
— Телега, сеялки, Гайса-баба. Брындина Степана Кириллыча.
— Эй-е-е! Усман, Мингали, Султан! Езжайте дальше. А мы с Авдеем и остальными — обратно. Время не ждет, торопиться надо.
Стихло.
Евсей задыхался под бочкой, чуть приподнял один край, чтобы впустить свежего воздуха, не решаясь вылезти, и вскоре снова услышал топот копыт и приглушенные голоса:
— Удрал! Совсем удрал. Собака!
— А ну, поворачивай на поля. Поедем вдоль леса. Прячется где-то.
Со стороны Ерзовки ухнуло несколько выстрелов.
«Черт подери! — кусал губы Евсей. — Неужели что с Феофаном? Неужто Емельян в беде оказался? Да не должно бы. Ведь у Коровина с Паршиным револьверы».
Выбрался он из-под бочки только утром, когда взошло солнце. По закрайкам полей, по чаще добрался до Вагино. И только вошел в деревню, увидел у колхозной конторы толпу и всадника, который размахивал руками и что-то кричал.
Когда Евсей приблизился, он узнал во всаднике Шайхулу. Тот радостно гикнул, ударил коленями лошадь в бока и рванулся навстречу.
— Евсейка! Брат! Живой, здоровый. Ай-яй! А я что только не подумал. На поиск людей прискакал собирать.
— Где Феофан? С Емельяном что? — хрипло спросил Евсей.
— Емелька дома лежит. Ранили в руку из-за угла, когда домой шел. Феофан с Паршиным в волость уехали, Гайсу увезли. Эй-е, Евсейка! Что было в Ерзовке. Они сельсовет хотели поджечь. Председатель Галимов с Паршиным подстрелили двоих. Феофан убил одного. Гайсу когда схватили — как поросенок визжал… А я… Едва забрезжил рассвет — сюда. Нету тебя — я обратно. Потом опять сюда. Ай, как испугался!
— То-то, — пыхнул Евсей Кузьмич папироской. — Такого вовек не забудешь.
— Как забудешь, Евсейка? Емельян ведь едва выжил тогда.
— Вот и я говорю, — повысил голос старик. — Вот я и говорю, что здесь и силушек потрачено и кровушки пролито — не дай бог. Как вспомнишь, с чего начинали, — ужасть берет. Зато потом как обжились! Любо-дорого, Перед войной во всем районе Вагино знали, не говоря про Ерзовку. А вот — заглохли деревни. Почему? Почему, я спрашиваю. Ведь даже в то время, когда наши колхозы по два плана давали, Сполошного и в помине не было. Так, какой-то хуторишко стоял. А сейчас ишь вымахал! Почему!
— Не знаю, Евсейка. Ей-богу, не знаю, — вздохнул Шайхула. — Наверно, потому что он на бойком месте, на тракте стоит.
— Ну хорошо. А люди-то почему переменились? Ить слышишь, как он сказал: «В свое-е-е-м!» А сам в этом Вагино ходить на двух ногах учился.
— Молодой. А молодому — где поел, там и дом. Уехал из Вагино, вот оно уже и чужое ему. А потом, если бы там люди жили, еще туда-сюда. А так — одна пустота.
— Господи! И неужели ничего не изменится? Неужели так все и останется?
Шайхула не ответил. Молча дошел до самого дома. А когда они устроились спать — один на печке, другой рядышком на полатях, — сказал:
— Я все про Жердевку думал.
— Про каку Жердевку? — приподнялся с лежанки Евсей Кузьмич.
— Что на правом берегу Енисея, в тридцати верстах от Таланска.
— Ну и чо?
— Тоже лет пятнадцать пустая стояла. А потом пришел леспромхоз, подсобное хозяйство сделали. И фермы построили, и пастбища с подсевом трав на бывших полях огородили. А какие малинники, какие смородинники да парники развели, ай! Был там как-то у свата, видел.
— Вот так и деется все у нас, — проворчал Евсей Кузьмич. — Сперва ломают да бросают, потом на голом месте опеть начинают строить. Да еще и радуются: ах, какие мы молодцы!
Однако слова Шайхулы растормошили и взбодрили его. Лежа на нетопленой холодной печи, он смотрел в избяную темень и думал:
«А может, и с Вагино переменится. Недаром Петра Феофаныч чуть не сутки обнюхивал всю тайгу. Парень он, ясно, не промах, и за всяко просто ни за что б не приехал. Глядишь, да и надумают со своим директором поселок поставить. Чем черт не шутит».
От таких мыслей становилось радостно и тепло.
Засыпая, он видел, как в Вагино становятся в ряд светлые, аккуратные новые дома, как оживают старые, подремонтированные умелой рукой, как выстраиваются шеренгой легкие палисадники, как проходят мимо его окон веселые, деловые люди с топорами и пилами, как бегут к реке ребятишки, закинув на плечи тонкие удилища, как плещет, сверкает на солнце за старой мельницей обновленное плесо.