Он наклонился, стал собирать и кидать в корзину ягоды большими горстями. Анатолий присел на корточки, поставил рядом ведро, и оно зазвенело под россыпью прокаленной на стуже, упругой лесной благодати.
Собирали почти не сходя с места. И удаляясь друг от друга не больше, чем на шаг-полтора. Кажется, и времени прошло — ничего, а в посудинах — по половине.
Сели перекурить.
— Да-а-а, — продолжая свою мысль, вздохнул Евсей Кузьмич. — Так и выходит. И все из-за того, что истинных хозяев на этой земле не стало, из-за того, что Вагино изничтожили… Ну скажи мне, Анатолий, почему все так вышло, почему вагинский народ должен был в Сполошное уезжать?
— Жизнь, Евсей Кузьмич, жизнь. Все движется, все меняется. И человек тоже. Скажем, вчера он был таким, а сегодня — другой. И жить по-другому хочет. Лучше. Чтобы и отдохнуть после работы было где, чтобы и дети находились при доме, а не в далеком интернате, чтобы и клуб, и больница, и садик был. Вот и собираются в крупных поселках и селах. А потом и работа теперь не та. Мне Емельян Иванович рассказывал: когда в Ерзовке образовали колхоз, он имел всего десять коров. А сейчас в нашем совхозе коров тысячи. Чтобы их содержать, мало прежних пригонов. Нужны целые животноводческие комплексы, централизованные силы: механизация, электричество, квалифицированные кадры с зоотехниками, ветврачами, учеными агрономами. А разве этого добьешься, не создавая крупные населенные пункты, не сливая деревни в одну?
— Подожди, подожди! Но надо смотреть, какие это деревни. Я понимаю, можно было снести Елань, можно было сселить в Сполошный Закемь, в которых издревле занимались животноводством. Но ведь Вагино — допрежь всего дичь, ягода, рыба. Понимаешь? А тут взяли и гребанули под одну гребенку, смахнули деревню с земли. Превратили коренных охотников в свинарей. Зачем? К чему? Чтобы им лучше жилось? Чтобы каждый день телевизор смотреть? Так эту радость и здесь можно было учинить… Чтобы только вот эту клюкву собрать, целый поселок ставить бы можно. Но об этом не подумали. Вот и пошло. А дальше в лес — больше дров. Оторвались люди от тайги и не только про нее забыли, но и на землю-то дедову плевать стали. Ты, конечно, все понимаешь сурьезно и, может быть, правильно. Но только с одной стороны. А другую сторону ты потерял. Саму суть потерял. Крестьянин — не проводник вагонный, что седин здесь, а завтра вон там. Он должен быть душой к земельке привязанным, к природе, среди которой родился. Я вот насмотрелся на своих земляков вволюшку и уразумел, чо к чему. Жили ране на месте, дак и холили поля, скажем, как свой огород. А сейчас приедут из Сполошного на неделю, расковыряют пашню, абы расковыряно было, кинут семена и до осени — чо бог пошлет. Не свое ведь и находится где-то там, за тридцать третьей излукой, как сказал директор… А то еще новую моду взяли. Прежде, помню, Феофан Фомич Коровин закрайки наших таежных полей лопатой вскапывать заставлял, потому что сам пешком по нескольку раз в день эти поля обходил. А сейчас с сорокаверстного расстояния механизаторами руководят. А механизаторы кажен год на закрайках по три сажени оставляют. Они оставляют, а осинник не дремлет, затягивает. В иных полях, где раньше по десять десятин было, дай бог, чтоб по пяти осталось. И никто даже бровью не поведет… А то еще хуже. Был я два года назад на Шабайке, что в пяти верстах от Сполошного. Смотрю, там машин сорок, да разных. И трактора, и бульдозеры, и грабли какие-то зверские, что березину, как соломину, под себя подминают. Крушат тайгу почем зря, только треск стоит. «Что делаете?» — спрашиваю. «Корчуем. Новые поля создаем под культурны пастбища». Слышишь? Новые поля! А у нас на Борисовке в третьем годе как бросили двадцать пять гектаров, так и зарастают они бурьяном. А ведь те гектары нашими дедами не на тракторах корчеваны. Пешим ходом. Руками да вагами. Как это все понимать прикажешь? Разве это не от объединений и комплексов разных там происходит, когда все гребут под одну гребенку?
— Нет, Евсей Кузьмич, не от этого думаю. От людей. А люди — всякие. И не только среди ваших механизаторов… Вот наше предприятие. Молодое оно, всего несколько лет от роду. И создано для охраны лесов, для контроля за правильным их использованием. А чтобы не убыточным было, кое-какие доходы давало, должно ширпотребное хозяйство вести: топорища делать, лопаты, метлы, дуги и сани, без которых тоже нельзя, и разную мелочь. Все учтено, все продумано очень правильно. А на деле не то получается. Директором попался не лесник по профессии, а эксплуатационник, лесозаготовитель короче, с хваткой шабашника. Сообразил, что на дугах и метлах много не заработаешь. Начал вагонную стойку и гасильный шест заготавливать. Дело выгодное, нехлопотное. В области хвалят за прибыль по валу, рабочие довольны — за каждый срубленный шест живые деньги. А леса по существу без надзора. Правильно это? Разве мы — леспромхоз?