— Ну как дела? — спросил однажды, стряхивая с фуфайки пушистый снег. — В среду встанешь?
— При чем тут среда? Каку холеру буровишь? — заворчал старик.
Егор смеялся.
— А это у нас сапожник в деревне жил. А у него обычай такой: принесут ему обутки чинить и спрашивают: когда приходить за ними? «У середу», — отвечает. Приходят в среду — а они не готовы. «Так когда же наладишь?» — «А у середу, как сказал». — «Но сегодня среда и есть». — «А-а-а! Ну, у следущу середу». И так ползимы, а то и до лета дотянет. Но это к слову пришлось, не подумай чего… Поправляйся скорее, отец, поправляйся. В твоем положении болеть нельзя. Скоро ведь мы уедем отсюда.
— С богом, — сказал Евсей Кузьмич.
Егоровы шуточки были ему совсем ни к чему.
В один из вечеров в дом пришли сразу все пятеро. Расселись чинно по лавкам, потупились.
— Ну что же, Евсей Кузьмич, — сказал Петра Феофаныч, — завтра мы тебя покидаем. Закончили свое дело, да и зима на носу. Поближе к тракту будем место искать… Может, встанешь? Приглашаем тебя в барак. Отметить надо отъезд. Как-никак не один день вместе прожили.
Евсей Кузьмич заворочался на лежанке, хмыкнул.
— Будет. Наотмечались. Так наотмечались, что втору неделю голова «с похмелья» болит. Слышал пословицу? — он глянул искоса на Коровина. — Посади, говорят, свинью за стол — она и ноги на стол. Так и у нас получилось.
— Фу-ты! — ерзнув на табуретке, подался вперед Петра Феофаныч. — Опять начинаешь? Не надоело? В жизни всякое случается. Пора уж понять.
— Правильно, всякое. Да токо случай случаю рознь. Это тоже уразуметь надо.
— Так ты пойдешь или нет? — перебив старика, капризно бросил Петра Феофаныч.
— Благодарствую. Давайте как-нибудь без меня.
Глаза Коровина недобро блеснули.
— Ну как знаешь… Как знаешь!
Он быстро поднялся и шагнул к двери. Но у порога остановился, ссутулившись. Повернулся, поглядел в упор на Евсея Кузьмича. Чувствовалось: его «точит червь» и он не может уйти просто так, не сказав чего-то очень важного для него.
— Повторяю, — выцедил наконец сквозь желтые зубы. — Не вздумай болтать языком. Бесполезно.
— Боишься? — усмехнулся Евсей Кузьмич. — Так-так. Криво сделанное и клеймом не поправишь. Эх, Петька! До чего ты дошел?
Коровин зыркнул на старика и пнул ногой дверь так, что она едва не сорвалась с петель.
Вслед за начальником неловко и хмуро потянулись из избы остальные.
Евсей Кузьмич с кряхтеньем поднялся и, закрыв дверь на крючок, снова лег.
Глава седьмая
Утром ему стало легче.
Он оделся и вышел на улицу.
От барака за деревню тянулись по белому снегу две свежие «нитки» — след лесхозовской машины.
«Уехали», — отметил Евсей Кузьмич и медленно побрел на Демидов угор.
— Вот так вот, — сказал он, опускаясь на поваленный кедр и поглаживая его шероховатый ствол ладонью. — Ждал спасителей, а пригрел разорителей. Да ведь без Демидова кедра мне еще тошнее будет теперича. И после всех их выкрутасов тоже… Господи! Ну пусть мужики не здешние, им все равно. А ведь Петра Феофаныч наш, вагинский. Батька его здесь колхоз зачинал…
Евсей Кузьмич поднялся. Увязая в снегу, обошел поваленный кедр вокруг, заметил шишку, сорвал, положил в нагрудный карман.
— Все, — сказал, наклоняясь над кедром. — Больше ты уж не вырастишь шишек. Не бросишь на землю свое могучее семя. Скоро и я вот… как ты… упаду.
От этой мысли Евсею Кузьмичу сделалось страшно и душно, и он поддел в ладонь горстку снега, приложил ко лбу.
Стало немного легче, боль в груди унялась.
Он снова сел, закурил. Посмотрел на свою пустую, запорошенную снегом деревню с покосившимися пустыми домами, и на какой-то миг, будто въявь, увидел ее прежней, тогдашней…
И зазвенели вдруг колокольцы резных коней, запестрели яркие платки девок и баб, ударил в нос густой запах рыбных пирогов, перемешанный с запахом мороза, снега и хрустящего сена, послышались веселые голоса… Праздник. Седьмое ноября. Колхозная контора — вся в алых лозунгах. Там у коновязи бьют копытами запряженные в легкие кошевки сытые жеребцы, кругом толпится народ. Ждут Феофана Коровина, который вот-вот выйдет на крыльцо и скажет речь.
На угоре шумят, веселятся детишки, катаясь на санках.
И вот Феофан Фомич выходит.
— Евсей, Евсей! — дергает его за рукав Даша. — Ну чего ты? Играй! Туш…
Евсей Кузьмич встрепенулся.
Вокруг — звенящая тишина. А внизу, у речки, — пустые избы.