Он сместил воеводу, велел немедленно ставить заплоты, копать рвы. Разбитому, голодному войску навстречу выслал обоз с провиантом.
После поражения под Нарвой у Петра осталось еще двадцать три тысячи войска: корпус Шереметева и дивизия Репнина. Надо было действовать. И государь не дремал: он впервые ввел рекрутские наборы, собрал войско и в короткое время по-новому обучил его ратному делу.
Царь был быстр в решениях, жесток и настойчив. Артиллерию потеряли под Нарвой, металла не хватало, запасы свейского железа иссякли, - Петр велел снимать с церквей колокола, благо в них звучала хорошая медь, и лить пушки. Псковских и новгородских монахов он велел гнать и потреблять на фортификационные работы.
Царь Петр поджидал шведов из Польши, метался по трактам, проселкам, из города в город: готовил страну к обороне. Ладили земляные форты под Новгородом, возводили валы под Псковом, не щадя при этом ни строений, ни усадеб. Так, государь приказал на крутобережье реки Псковы, напротив Гремячей башни, засыпать землей церковь: землекопы в пять дней наметали Лапину горку, еще далее насыпали второй форт - Петрову горку. Опоясывался древний Псков земляными валами.
Больше всего тревожила царя нехватка ружей, пушек, ядер. Заводы были мелкие, не хватало искусных ружейных мастеров, не находилось тороватых и цепких людей, способных разворотить горы, добыть руду, лить пушки и ядра. Ох, и круто было! А время не ждало, шло. Чего доброго, вот-вот король Карл с войсками нагрянет...
Никите Антуфьеву везло: к полдню от Троицы вернулся царь и, узнав, что его поджидает ружейник из Тулы, велел без проволочки позвать его. Петр находился за ранним обедом; Антуфьевых ввели в столовую палату. За царским столом сидело много преображенцев; неподалеку от государя, положив костистое лицо на руку, угрюмо поглядывал Ромодановский - голова Преображенского приказа. Кузнецу стало страшновато, под сердцем лег холодок. Акинфка, как драчливый петух, бойко поглядывал то на Петра, то на высокого кудрявого преображенца - того самого, чьему коню ладил подковы.
"Ишь сокол, куда залетел, - восхищался Акинфка, - и царю на ухо чегой-то шепчет, - поди, запанибрата с ним..."
Царь сидел одетый в зеленый кафтан с небольшими красными отворотами, на ногах - зеленые чулки и старые, изношенные башмаки. Рядом на лавке валялась черная портупея. Он жадно ел, широко расставив угловатые локти; изрядно проголодался в дороге; усы его при жевании топорщились. Завидя тульского кузнеца с сыном, Петр повел круглыми навыкате глазами и неуклюже кивнул головой. Это означало: садись! Кузнецы смутились: одеты были они в простые кожаны, в дегтярные козловые сапоги, кругом же царя - сподвижники в мундирах преображенцев, в расшитых камзолах и в навитых париках, тут же три боярина уселись в разубранных позументами и канителью шубах; на их мясистых лицах блестел пот. Длинный сутулый царь вытянул ноги, недружелюбно поглядел на боярские бороды и снова обратился к Никите:
- Садись!
Оно, правда, неловко садиться рядом с государем, да что поделаешь царская воля хуже неволи, пришлось сесть. Никита украдкой покосился на сына: "Сиди да помалкивай, слушай, что старшие говорят".
Царь устал, но был весел; он выпрямился и налил чару:
- Ой, Демидыч, ко времени на Москву пожаловал. Побили нас свей, изрядно оконфузили: пушки под Нарвой порастеряли, вот вояки!
Петр засмеялся - сверкнули белые острые зубы. Хлопнул кузнеца по плечу:
- Дураков, когда учат, бьют. Битье впрок идет: научимся сдачи давать. Царь толкнул Акинфку в бок.
За столом стоял гул, все держали себя привольно и каждый по своему нраву. Одни бояре дулись, как индюки. Государь смолк, сцепил большие руки, положил на стол, помолчал и сказал деловым тоном Никите:
- Демидыч, пушки надо лить. Колокола с церквей я велел поснимать - медь будет.
Кузнец провел корявой ладонью по черной бороде, наморщил высокий лоб: прикидывал что-то в уме.
- Того маловато будет, Петр Ляксеич, - степенно вставил кузнец. - Надо горы рыть да руду плавить.
Царь разжал руки, поглядел на Никиту:
- Верно, надо руду рыть...
- Опять же, Петр Ляксеич, - кузнец потупил глаза, - как ныне и пушки лить? На нашем тульском заводе льем мы для тебя, великого государя, всякие воинские припасы, а ныне по именному твоему царскому указу около Тулы леса на уголь и ни на какие дела рубить не ведено...
Петр молча слушал; достал из кармана глиняную короткую трубку, из-за обшлага - кисет, набил носогрейку кнастером и сладко затянулся горьковатым дымком. Кузнец продолжал:
- Теперь из-за угля в железных плавках и во всяких припасах чинится остановка... Великий государь, отпусти нас в Сибирь, на Верхотурские железные заводы, пушки да воинские припасы лить. Я чаю, война со свеями затяжная будет, а сбереженья ради пушек да припасов тех ой как много надо!
Царь вынул изо рта трубку, засопел носом. Напротив за столом сидел в пышном парике и в малиновом камзоле Шафиров. За день до того у царя с Шафировым шла беседа о казенных железоделательных заводах. До Каменного Пояса не скоро рукой достанешь - далеко; много трудностей в правлении сибирскими заводами. Нерадением, многими сварами и крамолами приставников горному делу причинялся немалый вред. Заводами сибирскими ведали воеводы беспечно и несмышлено и оттого вводили государство в немалые убытки; из-за больших потерь и хищений приставников заводам грозило совершенное разорение.
Петр через стол кивнул Шафирову:
- Слышал, Павлович, куда наш туляк гнет?
Шафиров приветливо оглядел тульских кузнецов, ответил царю:
- Гоже, но надо, государь, подумать.
Петр задумчиво постучал тугими ногтями по столу.
- Что ж, Демидыч, заходи ко мне вечерком, потолкуем; дело большое и мозгов требует немалых."
- Мы, Петр Ляксеич, ужотка челобитную припасли на Невьянский заводишко, - не стерпел Акинфка. Батька Никита вздрогнул, потемнел. Худощавый, с приятными чертами лица Алексашка Меншиков наклонился к уху царя, шепнул ему что-то, и оба засмеялись...