— Вот те раз! — удивился Никита таким неожиданным словам. — Ты ж государь..
— Так что ж? Одному не разорваться… — горько сказал Петр. — А помощников верных пересчитать — на руках пальцев хватит, да, может, кон и лишний останется.
— Вот те раз… — повторил Никита. Что ж дальше будет?
— Дальше все будет, друг Демидыч. — Лицо Петра внезапно просветлело. — Алешка мой в возраст войдет, главным помощником станет. За границу вьюношей пошлем. Выучатся — воров-воевод заменим. Главное — к морю пробились. — Петр повел рукой на гладь Финского залива, сверкавшую меж деревьев. — Город тут будет, куда Амстердаму! Пушек бы нам, Никита, поболе, у Карла больно много пушек…
Неподалеку команда солдат, зашедши по колено на мелководье, вылавливала баграми трупы, прибиваемые зыбью к берегу. Шведов оттаскивали в одну сторону, русских в другую. От лишнего освобождали карманы. Две общие ямы, желтеющие свежими выбросами земли. Два креста, сколоченные из корявых прибрежных лесин…
Командир команды, мальчишка с калмыковатым лицом, при виде подъехавшего царя, поспешно надел треуголку и отдал честь.
Петр вгляделся в него, остановил лошадь:
— А скажи-ка, молодец, не ты ли флаг российский давеча на шведском корабле водрузил?
— Я… — покраснел юноша. — Преображенского, твоей царской милости, полку рядовой Васька Татищев.
— Быть тебе сержантом, Татищев. Пошлю за границу учиться. Поедешь?
Татищев вдруг повернулся кругом и побежал, тяжело увязая в песке.
— Куда? — крикнул удивленный Петр.
— Так собираться… — Татищев аж заплясал на одной ноге, так резко остановился.
— Погоди, сержант. Еще повоевать надо… — усмехнулся Петр. — А какие науки изучать склонен? Иль все равно, лишь бы из России вон?
— Не все равно, государь, — твердо ответил Татищев. — Хочу изучать горное дело, металлургию, химию как наиважнейшие для нынешних государств науки…
— Видал, Никита Демидыч? — улыбнулся Петр. — Познакомься с вьюношей… — Он огрел лошадь вожжами, и повозка ходко побежала по сырому, плотному песку.
— Я Демидов Никита, — добродушно улыбаясь Никита протянул Татищеву руку. — Заводчик оружейный. Небось, слыхал?
Тот молча, изучающе смотрел на него.
— Чего ты? Аль сробел? — Никита улыбнулся еще шире и потянулся обеими руками к руке Татищева. — Не надоть, я человек простой.
Татищев резко отстранился, отступил на шаг и коротко поклонился:
— Гвардии его величества сержант Татищев! — И обернулся к своим — Закапывай, чего стали!
Солдаты споро заработали лопатами.
— Тьфу! Сучонок боярский… — сквозь зубы пробормотал разобиженный Никита.
Он посмотрел вслед Петру — одинокая коляска делалась все меньше и меньше, пока не превратилась в неразличимое пятнышко. Следы ее глубоко прорезали песок — две колеи уходили вдаль и там терялись. Внезапный ветер погнал по песку солдатскую треуголку. Песок засыпал Никите глаза, он стал тереть их кулаком. Ветер подул сильнее…
ПОД КОМАНДОВАНИЕМ ПЕТРА ПЕРВОГО РУССКИЕ ВОЙСКА ШТУРМОМ ОВЛАДЕЛИ ГОРОДОМ-КРЕПОСТЬЮ НАРВА.
В это лето сильно поредели леса под Тулой. Дымили по всей округе углежогные кучи, громадные, в два человеческих роста. Солнце едва светило сквозь дымный чад.
Бледно, в сизоватой мути, цвели по вырубке бабьи платки. Собирали сучья, хворост. Пели песню. Про добра молодца, белую лебедушку да змею подколодную, злую разлучницу.
Только Марья не пела, работала молча, не разгибаясь.
На вырубку, с лесной дороги, въехала легкая тележка. В ней двое суровых приказчиков и молодая хозяйка, Евдокия Демидова. Песня смолкла.
— Эй! — крикнула Евдокия, спрыгнув на землю. — Песня-то не помеха, коли в работе успеваете!
Чей-то одинокий голос продолжил было песню, но тут же испуганно пресекся на полуслове… Косясь на Евдокию, все заработали быстрее, будто над ними плеть засвистала.
— Здравствуй, Марьюшка. — Евдокия подошла к Марье, отвела в сторону.
— Здравствуй, — едва слышно прошептала та и отвернулась.
— Ты на меня сердце не держи, Марьюшка. Так уж суждено, видать. Мы с тобой теперь, как две сестры, две вдовы соломенные.
— Какая ж мы ровня? — пожала плечами Марья. — Ты — замужняя.
— А толку-то… Уехал на Урал-горы, и поминай как звали!
— Зачем же ты за него… замуж? — не стерпела Марья. — Ведь знала, что он меня любит.
— Люб он мне, оттого и пошла, — просто ответила Евдокия. — Больше жизни, больше отца с матерью… А ты б на моем месте не пошла?
Вечернее солнце вытянуло от деревьев длинные тени. Евдокия увлекала Марью все дальше, к заросшей кустами горушке. Уже не доносились голоса с вырубки.