— Своими ушами, боярин! — перекрестился Крот. — Акинфий Никитич его спрашивает, когда он из тайги-то пришел, чего ты, мол, сияешь, будто блин масляный. А Пантелешка и баит: серебряну жилу, хозяин, нашел. Знатная жила, что казна царска. Прям так и сказал!
— А что Акишка?
— Молчок, мол, никому… Завтрева покажешь.
— Охо-хонюшки, — вздохнул воевода, бросил Кроту кожаный мешочек с монетами: — Держи за труды.
Крот ловко поймал мешочек на лету.
— Доходно, небось, двум господам-то служить? — усмехнулся воевода.
— Не шути, боярин, — с угрозой промолвил Крот. — А то как пойду к Демидову да покаюсь.
— Там тебе башку и оторвут, — в третий раз вздохнул воевода. — А не они, так я. Раз ты, мил человек, такую себе планиду выбрал, то уже не кочевряжься.
— Какую такую планиду?
— Иудину.
Конные шарили по лесу. Аукали. Съезжались и вновь разъезжались. Лошадь под Акинфием запарилась, покрылась желтым мылом.
— Нету нигде. Везде обыскали, — сумрачно сказал приказчик Крот. — Может, в Верхотурье податься? Чует мое сердце, воевода его захватил.
Акинфий скрипнул зубами и пришпорил копя, но измученное животное низко опустило голову и не заржало — застонало.
— Лошадей бы сменить, хозяин! — прокричали сзади.
…Когда Акинфий после безуспешных поисков явился домой, там на лавке под иконами лежал Пантелей. Он харкал кровью и говорить не мог. Старуха Самсоновна пыталась поить его молоком, но и молока не принимал.
— Где нашли? — глухо спросил Акинфий.
— На плотине связанный лежал, — ответила Самсоновна. — Видать, ночью подбросили.
— Пантелеша… — Акинфий присел рядом с другом, и слезы закипели у него в глазах. — Кто тебя так-то, Пантелеша?
Пантелей молча смотрел на Акинфия своими ясными голубыми глазами.
— Неужто воевода, а? На такое решился?..
Пантелей на мгновенье прикрыл глаза.
— Не жилец он боле… — всхлипнула старуха Самсоновна.
— Не каркай, ворона! — рявкнул на нее Акинфий и повернулся к Кроту, входившему в избу: — Пушки погрузили?
Крот утвердительно кивнул:
— Завтрева можем трогаться.
— Пантелеша! — жарко заговорил Акинфий. — Я тебя в Москву свезу. Там лекари, заморские. Враз на ноги поставят!
— Сплавщики грят, шибко рисковое дело с такой тяжестью идтить, — глядя в потолок, сказал Крот.
— Ништо, ништо, — не слушая Крота, продолжал Акинфий. — Мы того воеводу попотчуем. — Ои погладил руку Пантелея. — А ты, Пантелеша, ничего ему? Ну, про то, что мне надысь говорил…
Пантелей вдруг тихо улыбнулся и едва заметно покачал головой.
— Слава богу, — перекрестился Акинфий и поднял мокрые глаза на Крота: — Вели на стругах быть наготове. Трогаем тотчас!
— Сплавщики-то… сумлеваются… — вновь начал было Крот.
— Без сумления, — жестко перебил его Акинфий, — только бык на корову взбирается.
Плыли. Мимо пронеслись Чусовые городки, рубленные Строгановыми. На бревенчатых башнях громоздились пушки.
Акинфий стоял на носу переднего струга и зорко смотрел вперед, на приближающиеся скалы, на белые буруны. Рядом с рулевым — лоцман Чернояров и приказчики. Лоцман с виду спокоен, по в глазах напряжение. Обернулся к Акинфию:
— Самос гиблое место. Во-он боец, Разбойник называется. — Он указал на мрачную скалу. Вода там бурлила и пенилась с особенной силой.
— Не трусь, — коротко ответил Акинфий.
— Трусь не трусь, человек — не гусь, с него вода не стекает, — с мрачноватой ухмылкой ответил Чернояров. — Тута много стругов сгинуло.
Смертельно больной Пантелей лежал на палубе рядом с Акинфием. Лежал он на разостланном бухарском ковре и подушках и молча, отрешенно смотрел перед собой.
Стремительно вырастал из воды Разбойник. Крутые волны били в тяжело груженный струг: на дне уложены стволы пушек, колеса, пирамиды ядер, корабельные якори. За первым стругом маячил в отдалении второй, за ним — третий.
Первый прошел. Облегченно вздыхали сплавщики, вытер со лба пот рулевой.
— Пронесло… — хмыкнул Чернояров.
И вдруг позади — крики и громкий треск. Второй струг закрутило буруном, ударило о грудь «бойца» Разбойника. Лопались доски, пробитые чугунными стволами и ядрами. Все свершилось почти мгновенно — струг камнем пошел на дно.
— А-ах, поганцы! — выдохнул Акинфий и кинулся к рулевому. — Заворачивай! К берегу!
Третий струг тоже прошел благополучно окаянное место, но и ему просигналили пристать к берегу, где уже метался Акинфий.
— Пушки! Мать-перемать! Царевы пушки!