— Я с вами! — не дав договорить прапорщику, решился Акнифий.
— А заводы на кого оставим? — зло глянул на него Никита.
— Гори они ясным огнем, твои заводы! — непокорно рыкнул Акинфий. — Я с вами еду, и весь сказ!
— Акинфий! — всхлипнула Евдокия, прижимая сына к груди.
— Не вон, нe вой, не одна остаешься. Через месяц вернемся. За приказчиками поглядывай!
Они тряслись в возке, молчали, думая об одном и том же — о тяжкой болезни Петра.
— Нет, ну что ему эти матросы, а? — вдруг прихлопнул себя по колену Акинфий. — А теперь помрет — государство осиротеет!
— Он тогда не об государстве думал, — глухо ответил Никита. — Ты тогда на Чусовой железо спасать бросился, а государь — людей.
— Так ты же сам… — задохнулся от гнева Акинфий, — са-ам мне говорил: делан не то, что сердце велит, а что голова приказывает. Али забыл?
— Не всегда, стало быть, так-то делать надоть, — тяжело вздохнул Никита. — Век живи, век учись, Акишка.
Прапорщик Нефедов похрапывал, забившись в угол возка.
…Москву проезжали ночью. Проплыла мимо заиндевелая кремлевская степа. Колокольня Ивана Великого обозначилась в снежной круговерти.
— Эй! — окликнул Никита будочника с древней алебардой. — Что государь, не слыхал?
— Ась? — Тот выпростал из поднятого воротника бородатую рожу.
— Государь, говорю, жив? Не слыхал?
— Как не слыхать! Слыхал… — прогудел будочник, опять уходя головой в воротник. — Грабют нынче господ проезжающих, оченно даже проворно грабют. И режут. А они кричат. Очень даже слыхать…
— Тьфу ты, глухая тетеря! Пошел! — крикнул Никита и захлопнул дверцу возка.
По-зимнему низкое, полуденное солнце. Грохнула в глубине крепости пушка. Унтер Минаев стоял на часах подле домика. В комнате, в солнечном квадрате, ему был хорошо виден светлейший князь Меншиков, что сидел за столом императора и просматривал бумаги, а просмотрев, небрежно бросал их на пол.
Демидовский возок култыхался на обледенелых колдобинах зимней дороги. Прапорщик Нефедов безмятежно спал. Глаза старика Демидова заволакивали слезы, он то и дело сморкался в платок, вздыхал, ворочался. Акинфий сидел неподвижно и остановившимися глазами смотрел в пространство.
— Сердце чтой-то колет и колет, — вдруг сказал Никита. — Слышь, Акинфий, ежели помру, все тебе останется. Гришка пущай в Туле верховодит, а ты на Урале хозяином будь.
— Что это ты помирать собрался?
— Когда она с косой грянет, никому не ведомо. Так уж лучше загодя приготовиться. И запомни: дело не дроби, оно в одних руках должно быть.
И вновь надолго замолчали.
Вечерело. Крупная ворона, покружив над домиком, опустилась на сугроб напротив Минаева и принялась ходить взад-вперед, оставляя путанные крестики следов.
В домике горело множество свечей. На полу громоздились горы бумаг, а Меншиков все сбрасывал новые — искал нужную м никак не мог отыскать.
Ворона вдруг испуганно скакнула в сторону, взмахнула крыльями и полетела низко. Минаев оглянулся. По глубокому снегу шла женщина. Черный плащ вороным крылом стелился за ней по синим сугробам…
…Окошко в домике быстро темнело — Александр Данилович задувал свечки одну за другой. Затем вышел наружу, зябко кутаясь в соболью шубу, и нос к носу столкнулся с Екатериной в черном плаще.
— Та-ак… — с угрозой протянула она. — Майн либер киндер Саша…
— Чего «либер киндер»? — нахмурился Меншиков. — Для тебя искал-то, государыня.
— Да, да, для меня, — усмехаясь, покивала Екатерина. — Верно Петруша говаривал, что Меншиков в беззаконии зачат и в плутовстве скончает живот свой.
— Все под богом ходим, — устало сказал Меншиков. — И ты, Катя, тоже.
— Что? — Она надменно вскинула голову. — Я пока императрица, пес!
— То-то и оно, что пока… — огрызнулся Меншиков. — Кто государство наследует? Ась? Ведь наш-то… уже как дитя малое — не говорит ничего. И писать не может. Искал вот в бумагах…
— Надеялся? — со значением спросила императрица.
— Это уж мое дело.
— Не обижайся, Данилыч, — Екатерина примирительно тронула его за рукав, — Я тоже везде искала и… тоже не нашла.
— Вижу, — вздохнул Меншиков. — Кабы нашла, сюда не прибежала.
— Что ж теперь будет, кто наследует империю Российскую?
— Поди знай… — Меншиков пропустил Екатерину вперед на тропку в сугробах, пошел следом. Только тут он заметил стоящего на часах унтера Минаева, буркнул:
— Стой, орясина, смену пришлю.