— И все же, светлейший герцог, — почтительно, но настойчиво говорил Татищев, — нужно всемерно усилить казенные заводы. Ведь на казенные-то от Демидова не бегут, а с казенных — случается…
— Да, да, да… — огорченно покачал головой Бирон. — Побеги — это ужас. Но, скажу по секрету, генерал, — Бирон понизил голос до шепота, — в бегах чуть не три миллиона наших подданных. Оттого и денег нет. А тут еще этот Демидов смеет утаивать пошлину! — Бирон пристукнул ладонью по столу. — Ты, генерал, составь на мое имя бумагу: сколько у него заводов, сколько пошлина… Отметь особо, какой доход дают кабаки в его владениях…
— У него нет кабаков.
— Как это? — изумился Бирон.
Татищев пожал плечами.
— И в этом одно из немногих достоинств его нахожу.
— Да ты в своем уме, генерал! — Бирон резко поднялся. — Отсутствие кабаков есть великий ущерб казне ее величества!..
Распахнулась дверь, на пороге встал адъютант.
Бирон вопросительно посмотрел на него. Адъютант прошел к окну, приоткрыл шелковую штору — Бирон понял, подошел, глянул вниз — возле караульного солдата стоял стражник Игнаха.
Ночь они опять провели в таежной сторожке. Акинфий сидел на корточках перед печкой, задумчиво смотрел на разгулявшееся пламя, говорил:
— Беды наши, Марьюшка, в том, что никак не дают на Руси развернуться заводскому человеку. Помер царь Петр, так и пошло все обратно через пень колоду… Нонешняя-то государыня больше про балы да наряды думает. Немцев при дворе развелось, людишек каких-то воровских видимо-невидимо.
— А ты разве не воруешь? — просто спросила Марья.
— Для дела приходится, новые заводы ладить, рудники копать, уголь жечь — ох, сколь много денег надобно! — Акинфий подложил в печь полено, невесело усмехнулся: — Веришь ли, я третью часть прошлогоднего дохода на взятки да на подачки роздал.
— Не шибко обеднял, поди?
— Не об том речь, Марья, не об то-ом! — в голосе Акинфия зазвучала горькая досада. — Если б я только о наживе думал, я бы… Э-эх, да что там! И ты меня не понимаешь.
— Поди ко мне, — шепотом позвала Марья.
Акинфий подсел к нем. Они обнялись.
— Берег я тебя в Туле-то, — улыбнулся Акинфий, — не трогал… А ты вон угольщику какому-то досталась. Нешто справедливо?
— Да я не угольщику, — вздохнула Марья. — Меня беглые снасильничали, Акиша… Которые от тебя бежали.
Акинфий задохнулся.
— Вот так… Зло, Акинфушка, кругом зло от тебя исходит. Почему так, я и сама не знаю. — Она целовала его, гладила, ерошила волосы.
— Ах, Марья, Марья… — мотал головой Акинфий. — Бедная ты моя…
Гудело пламя в печи, синяя ночь заглядывала в маленькое оконце, время от времени подвывали волки.
И вновь в предрассветной мгле скакал через спящую слободу одинокий всадник с женщиной, сидящей перед ним и закутанной в покрывало. Остановил коня возле покосившейся хибары, осторожно опустил женщину на землю, нагнулся, поцеловал.
— С тобой побыл, будто живой воды испил, Марьюшка… — улыбнулся Акинфий, и глаза его молодо блестели.
Он пришпорил коня, поскакал.
Марья пошла к хибаре, и тут же из-за угла вынырнула черная фигура Крота, скользнула вдоль стены к двери. На пороге Крот обернулся, пошарил глазами по сторонам, перекрестился и пропал в доме.
Через мгновенье оттуда послышался шум, а потом истошный, предсмертный бабий крик. Еще через мгновенье в двери показался Крот с ножом в руке, затравленно оглянулся по сторонам — слобода спала, только дымил и смутно шумел вдалеке завод. Крот судорожно отшвырнул окровавленный нож и бросился к лошади, привязанной на задах к частоколу.
Ранним утром приказчик Лиходеев боязливо скребся в двери демидовской спальни:
— Хозяин… Акинфий Никитич… К вам гости пожаловали.
Евдокия уже не спала, с силой толкнула Акинфия локтем. Тои вскочил, очумело посмотрел вокруг:
— Чего еще? Поспать не дадут, ироды…
— По ночам спать надоть, — зло сверкнула глазами Евдокий.
— Кого там черти принесли? — вздохнул Акинфий.
— Князь Вяземский из Санкт-Питербурха. Гонец ишшо с вечера прискакал, — с мстительными нотками в голосе сообщила Евдокия.
Акинфия будто ветром с кровати сдуло. Он одевался, на ходу приказывая жене:
— Вели из кладовой соболей принести и горностаев. Сорок сороков! Бобровых шкурок тоже, украшений старинных с каменьями!
— Ты, Акинфушка, от своих ночных шатании совсем сдурел…
Акинфий глянул на жену, явственно прочитал в не глазах ненависть.