— Прощай, Демидов. — Князь легонько обнял его. — Я не в обиде. За подарки спасибо превеликое. И собирайся следом за нами в Санкт-Петербург. Предстанешь пред светлейшие очи герцога Бирона. — Князь в некотором смущении развел pyками.
— Коль надобно, предстану.
— Да… — с явной неохотой продолжил Вяземский. — Надобно на твоих заводах кабаки открыть. И не спорь! То высочайшее повеление. Не нашего ума. Все! — прервал он сам себя.
Вдруг испуганный крик раздался в толпе, и люди шарахнулись в стороны от дома, горохом посыпались с крыльца.
— Пожа-а-ар!
Пламя полыхнуло из-под крыши в одном месте, в другом. Со звоном. стали лопаться стекла, в проемах окон заметались рыжие хвосты.
— Коней запрягайте-с! Бочки иде?! Воды-и!
Люди метались, бестолково кричали, и только Акинфий с каким-то удовольствием молча наблюдал за пожаром.
— Что же ты столбом стоишь? — вскричал князь. — Командуй пожар тушить!
— Пущай горит, ваша светлость, — равнодушно ответил Акинфий.
— Да ты что, Демидов! Это же сколько добра по ветру!
— Добро, конечно, жалко, князь. Только посудите сами, кто ж после ваших милостей там жить согласится?
До князя и Татищева дошел смысл сказанного, но оба предпочли сделать вид, что намека не поняли.
— Прощевай. Бог даст, в Санкт-Петербурге свидимся. — Князь первым полез в карету.
…Демидовские домочадцы стояли напуганной, притихшей толпой. Со страхом смотрели на пожар. За спиной Евдокии появился Крот. Она глянула на него мельком, процедила с ненавистью:
— Уйди с глаз долой, диавол.
— Вы шибко-то не переживайте, што сорвалось. Он в Питенбурх собирается. Авось обратно-то и не вернется. От Биро-на отбояриться не просто…
Акинфий и его брат Григорий обедали в кабаке при почтовой станции неподалеку от Санкт-Петербурга. В углу две подвыпивших девицы пели тоскливую песню про красну девицу, добра молодца и змею-разлучницу.
— Нда-а… — покачал головой Демидов, выслушав рассказ брата. — Ну и дела в России…
— Дела такие, братушка, что не дай бог, — вздохнул Григорий. — Да все в тайне.
— Серебро мое…
— Я как послание от тебя получил, глазам не поверил, — улыбался Григорий. — Считай, пять годов не виделись…
— Серебро, которое весной прислал, хорошо схоронил?
— До второго потопа искать будут.
В другом углу краснолицый человек в подряснике обучал грамоте пяток вихрастых ребятишек. Одна нога у него была деревянная, вторая в порыжелом ботфорте — не то отставной инвалид, не то монах-расстрига.
— Сия первая буква «аз», — широко разевая пасть, тянул учитель. — Означает многое душе православной. К примеру: аз есмь господь твой…
— Аз есмь… — загалдели дети.
Подошел кабацкий служка, поставил перед инвалидом штоф, чарку и миску крошева — репчатого лука с огурцами. Тот выпил чарку, крякнул, захрустел крошевом:
— Сле-щая буква… — Он встал и захромал по зале. — Сле-щая буква «доб-ро-о»! — диким голосом заорал он и разом обнял обеих девок. — Добро-о, слышь, Ксюшка!
Девка истошно завизжала, ударила инвалида по руке.
— Как нас покойный батюшка учил? — негромко продолжал разговор Акинфий. — Ты веди меня куда хошь, я пойду за тобой, но я должен знать, что ты умней меня, что не заведешь по глупости своей в болото. Ты вспомни, как при Петре Лексеиче было и каково теперь?
— За такие мысли, братушка…
— То-то и оно! — переходя на шепот, продолжал Акинфий. — Мои заводы летошний год столько дали, сколь половина всех аглицких заводов, во как! А я мыслей своих бояться должен? Не-ет, шалишь!
— Такие, как Петр Лексеич, небось, раз в двести лет родятся…
— Правильно! — Акинфий наклонился к уху Григория. — А пока второго нету, мы, промышленные люди, должны царей на престол ставить! На нас все держится! Задави нас, и упадет Россия!
— Отчаянный ты, братушка, — помедлив, проговорил Григорий.
Акинфий утер губы и троекратно поцеловал Григория.
— Энту грамотку, — едва слышно прошептал он, сунул мелко сложенный листок брату за обшлага рукава, — свезешь царевне Елизавете Петровне. Знай, ежели что стрясется, я выручу. Только грамотку, кроме царевны, — никому. А на словах передашь, что мне рассказывал. Пусть знает: медлить нельзя, по кускам раздерут Отечество. Здесь тебя буду ждать утром. И сей же час на Урал поедешь, Гриша. Тут тебе опасно!..
Внезапно на дворе залаяли собаки, заржали лошади и в клубах морозного пара ввалились десятка два немцев. На полуслове оборвалась песня. Заметался за стойкой полусонный кабатчик. Слуги помчались за штофами и стаканами.