Окончательно я пришел в себя в мягкой постели, укутанный теплым меховым одеялом. Действительно, меховым. Причем не из какой-то банальной овчины. В мехах я не разбираюсь, но тут мех был хорошим — видел на своих московских подружках шубки из такого меха. То ли куница, толи соболь. Я осмотрелся. Массивная, вроде бы из натурального дерева, кровать стояла в просторной и светлой… горнице. Почему-то именно это название выплыло из памяти. Над головой высокий бревенчатый потолок. Такие же бревенчатые стены, в одной из которых располагалось довольно большое окно. Окно разделено на мелкие, не очень ровные ячейки, в которые вставлены небольшие кусочки, вроде бы, стекла. Через окно в горницу лился солнечный свет. В стене слева прорублена дверь. Закрытая в настоящий момент. Кровать стояла на полу, набранном из широких, некрашеных, гладко выструганных досок. Кажется, такие доски называют плахами. Кроме кровати и, стоящего рядом с ней, массивного табурета, никакой мебели в комнате не было.
Ладно, как говорится: будем посмотреть. А пока надо протестировать организм. Я попытался присесть на своем мягком ложе. Получилось плохо — я был слаб, как ребенок. Мерзкое ощущение. Примерно так я себя чувствовал в госпитале после того, как провалялся три дня в бессознанке. Ощутив странную легкость в области, г-кхм, бедер и заглянув под одеяло, я обнаружил отсутствие привычного предмета туалета на этих самых бедрах. Табурет был пуст. Я с надеждой пошарил взглядом по полу возле кровати. Увы. И там плавок не было. Так-то чуть живой, а тут еще последних трусов лишили. Я даже немного разозлился, а разозлившись, собрался с силами и все же сумел принять сидячее положение.
В этот момент скрипнула открываемая дверь и в комнату вошла Синицина. Надо же, не померещилось — действительно она. Единственная странность — Валька за прошедшие восемь лет, нисколько не изменилась. Учитывая, что она моя ровесница, ей сейчас должно быть около двадцати семи, а выглядела она все на те же восемнадцать-девятнадцать. Странно, может, все-таки просто очень похожа. Да нет, не бывает такого полного сходства, вплоть до голоса. Одета Синицина была опять в странную одежду. Длинное, непривычного кроя платье, пошито из светлой ткани с узорами по вороту, рукавам и подолу. Веяло от этого платья какой-то неизбывной стариной. Точно реконструкторы, решил я.
Валентина приблизилась к кровати. Я инстинктивно поплотнее прикрыл мягким одеялом свои обнаженные чресла. Не дойдя до меня где-то с метр, Синицина, опустилась на колено, склонила голову и произнесла:
— Приветствую тебя, посланник. Народ славов в лице твоей недостойной жрицы желает тебе здравствовать.
Сказала и так замерла, на колене, с опущенной головой. Сказать, что я опешил — ничего не сказать. Может у меня жар и начался бред? Ущипнул себя за руку и еле сдержался, чтобы не зашипеть от боли: силы восстанавливались — ущипнул, так ущипнул. Пошедшая, было, кругом от всего этого абсурда голова, встала на место. Однако надо что-то делать с коленопреклоненной Валькой.
— Синицына, ты бы встала. Хватит дурака валять, — ничего более умного, чем эта фраза, в голову не пришло.
Подруга детства подняла голову и удивленно воззрилась на меня. Потом в глазах ее появилось понимание, и она ответила:
— Ты путаешь меня с кем-то из своей жизни в Ирии. Меня зовут Волеслава. И прости нас. Мы не сразу обнаружили тебя в священном колодце. Холодная вода вытянула из тебя силы и спутала твой разум. Это пройдет. И я помогу в этом.
— Почему ты? — на автомате спросил я.
— Как же иначе? Ведь я твоя главная жрица.
Так, или передо мной не Синицина, или это все же какая-то секта и ее опоили до потери памяти, или она великая актриса и разыгрывает тут спектакль. Да нет — голос Валькин. Не может же быть такого абсолютного сходства. Остается секта, ждущая какого-то очередного мессию, на месте которого по недоразумению оказался я. Ну, или реконструкторы и я вовлечен в их малопонятные игрища. И в том и в другом случае лучше подыграть. Ну, что ж.
— И как ты мне будешь помогать? — добавив в голос игривых ноток, спросил у нее. — Будешь меня отогревать?
Сказал и напрягся — а если она и впрямь сейчас займется этим. Я и языком-то шевелю с трудом. Опозорюсь. Мессия несостоятельный, блин.
— Ты позволишь мне подняться, господин?
В голосе Синициной, или все же Волеславы, явственно зазвенели льдинки. Похоже, выбиваюсь из образа «посланника кого-то там». Не будут тут бегом выполнять все мои прихоти. И не бегом, тоже не будут. Коленопреклоненная девица, тем не менее, не вставала, всерьез ожидая моего разрешения.
— Ладно. Извини — пошутил неудачно. И вставай, конечно.