Для понимания роли и места партий в процессе модернизации особое значение имеют исследования, в которых анализируется начавшийся в середине – второй половине XIX в. процесс «огосударствления» ведущих политических партий Запада и их превращения фактически в альтернативные властные институты. Начало исследованию этого аспекта в истории политических партий Запада было положено М.Я. Острогорским, проанализировавшим феномен «кокуса»[63]. Представление о «кокусе» было развито М. Вебером в его концепции плебисцитарной демократии: ученый обращает внимание на то, что даже в условиях демократии реальная власть принадлежит либо тем, кто постоянно работает в партийном аппарате, либо тем, от кого этот аппарат зависит[64].
Следующий этап исследований в этом направлении связан с именем М. Дюверже, подчеркивавшим, что «объединение нотаблей» (французский вариант «кокуса») «имеет естественную тенденцию принимать олигархическую форму», партийные «команды и кланы» тяготеют к превращению в «личные олигархии». Чрезвычайно значимым для понимания специфики развития партий в незападных политических системах представляется наблюдение М. Дюверже о «двух фазах» в истории развития «внутрипартийной власти». На протяжении первой фазы происходит «постепенный переход от личного руководства к институциональному». Вторая фаза – это реверсивное движение, когда, «преодолевая институциональные рамки, власть снова приобретает личностный характер»[65].
Важной вехой в изучении «огосударствления» политических партий стал выход статьи Р. Каца и П. Мэира[66], в которой разобраны четыре последовательно менявших друг друга – по мере усиления их сопряженности с государством – типа партий («элитная» партия, «массовая» партия, «всеохватывающая» партия[67] и господствующая ныне «картельная» партия). В «картельной» партии распределением государственных должностей занимаются группы профессиональных функционеров. В результате партии становятся частью государственной машины, конкуренция между ними становится во многом имитационной, потому что у них имеется «взаимный интерес в коллективном организационном выживании»[68]. Поэтому возникновение «картельной» партии ставит на повестку дня задачу пересмотреть «нормативную модель демократии», поскольку «демократия становится публичным заискиванием элит, а не включением населения в производство политической стратегии»[69]. В этом смысле правомерным представляется опасение Ф. Шмиттера, что в настоящее время «партии пытаются проникнуть в стержневые институты гражданского общества», а также «подчинить их себе»[70]. Между тем X. Даалдер, напротив, считает подобную влиятельность партий позитивным фактором, способствующим решению сразу трех проблем. Во-первых, «встраиванию традиционных политических элит в партийную систему». Во-вторых, «растворению в партийной среде новых претендентов на политически значимые роли», так как само количество таких ролей является весьма ограниченным. В-третьих, осуществляемой партиями «гомогенизации» «национальных и локальных политических элит»[71]. Поэтому критерием зрелости партийной системы в последнее время все чаще принято считать степень ее устойчивости: «В институционализированной партийной системе имеется стабильность в отношении того, какие партии являются главными и как они ведут себя»[72].
Сращивание партии с государственной властью может происходить в разных формах в зависимости от традиций политической культуры. Например, в виде достижения консенсуса между отдельными фракциями партии и даже всеми парламентскими партиями. Такие тенденции особенно характерны для стран Азии, где всеобщее согласие является – или считается – главным принципом политики. М. Лейзерсон в своем исследовании японской политической системы второй половины 1950-х – 1960-х гг., которая тогда являлась фактически однопартийной, обращает внимание на симптоматичный факт. Чтобы получить власть над парламентом, указывает автор, премьер должен поддерживать фракции не только своих сторонников, но и своих противников. Ведь обе эти группы вместе образуют большинство на выборах партийного руководства[73]. Данное наблюдение сопрягается с мнением М. Дюверже, считавшего, что в «партиях старого типа» налицо «доминирование парламентариев», а вот уже для следующего поколения партий – коммунистических и фашистских – ситуация меняется на противоположную: «Парламентарии больше не управляют партией – партия управляет парламентариями»[74]. Правда, приведенный М. Лейзерсоном пример из политической практики послевоенной Японии показывает, что отмеченная М. Дюверже тенденция присуща не только коммунистическим и фашистским партиям, но и в целом партийным системам стран новой демократии. В развитие обозначенного в «Политических партиях» М. Дюверже вектора перетекания влияния от парламентариев к партийному руководству работает и мнение Ж. Блонделя, что в многопартийной системе, в отличие от «отчетливо выраженной двухпартийной», «общенациональные лидеры» «зачастую не властны над теми, кто принимает внутрипартийные решения»[75].