Эта маленькая неточность позволила Н.Я.Петракову в дальнейшем «внутреннюю последовательность» системы управления истолковать как отказ от директивного планирования и управления. Только если раньше он говорил о внутренней последовательности, то потом повел речь о логической завершенности: «В конечном счете для общества важно, какой вклад в казну делает то или иное предприятие. Поэтому объем платежей в бюджет и должен со временем стать центральным плановым нормативом, устанавливаемым для предприятия. При правильном понимании категории «платы за пользование хозяйственными ресурсами» такое ограничение показателей, утверждаемых для предприятия плановыми органами, внесло бы, на наш взгляд, необходимую логическую завершенность в систему взаимоотношений государства и предприятий» [188].
Читателю может показаться неясным, почему выделение центрального планового норматива Н.Я.Петраков связывает с ограничением показателей. Чтобы расшифровать истинный смысл процитированного отрывка, следует учесть, что «центральный плановый норматив» Н.Я.Петракова по сути своей означает не «главный плановый норматив», а единственный плановый норматив, утверждаемый центральными органами. Оставление в качестве единственного планового показателя норматива отчислений в бюджет — об этом Н. Я. Петраков здесь говорит прикрыто, чтобы в другом месте сказать прямо [189]. Такие предложения действительно вносят «необходимую логическую завершенность» в концепцию критикуемого автора и объясняют, зачем понадобилось искажать ленинскую концепцию нэпа как предпринятого в период борьбы социализма с капитализмом стратегического отступления, как блока, союза пролетарского государства с государственным капитализмом против мелкобуржуазной стихии [190]. Н. Я. Петраков читал Ленина. Он знает, что «новая экономическая политика... означает переход к восстановлению капитализма в значительной мере» [191]. Своими предложениями он нас толкает назад, к нэпу, а чтобы это выглядело пристойно, утверждает, будто «Ленин рассматривал нэп отнюдь не как временный комплекс мероприятий».
Н.Я. Петраков, конечно, отнюдь не единственный, кто обладает таким умением. Возьмем, например, Б. В. Ракитского, у него можно поучиться умению расстановки акцентов, призванной оказать эмоциональное воздействие на читателя и побудить его самостоятельно прийти к желательным для автора выводам. И этим искусством Ракитский овладел вполне. Вот как изображает Б.В. Ракитский систему управления, действовавшую в СССР в 30—40-х гг.: «Планы беспрерывно менялись, корректировались, инструкции обрастали поправками и разъяснениями, распоряжения отменялись или заменялись новыми. В* общем, получался весьма громоздкий, неповоротливый механизм хозяйственного регулирования. Но при всех минусах такой системы она позволяла решать главную для своего времени задачу — сосредоточивать в руках государства все ресурсы и оперативно перераспределять их в главных, нужных направлениях. В этом была ее сильная сторона и ее историческая миссия» [192]. А ведь планы не менялись беспрерывно, хотя и корректировались, когда того требовали изменившиеся обстоятельства. Инструкции не обрастали, а дополнялись в случае необходимости разъяснениями. Неправильные распоряжения отменялись, конечно, и заменялись правильными. В общем, механизм получался весьма сложным, но зато надежным, гибким и устойчивым, способным к решению тех задач, которые возлагаются на систему управления в социалистическом обществе. Историческая миссия централизма, вопреки намекам Б. В. Ракитского, не только не исчерпана, но не может быть вообще исчерпана в обществе, основанном на общественной собственности на средства производства.
Посмотрим теперь, как обращается с историей Я.А.Кронрод. Он представляет дело так, будто действовавшая до реформы система управления не соответствовала требованиям экономических законов. Словами: «гипертрофия прямых связей», «чрезмерная централизация хозяйственного руководства», «громоздкая система административного регулирования», «планово-административная стихия» — характеризует Я.А.Кронрод «существенные черты хозяйственного механизма, который сложился еще в условиях строительства социализма» [193]. Так изображается прежняя система управления, которая, обеспечив невиданно высокие темпы роста производства, в короткие сроки вывела страну из отсталости, обеспечила трудящимся высокий жизненный уровень и создала мощный экономический потенциал для завоевания новых позиций на экономическом фронте. А ведь другого, более высокого мерила эффективности системы управления и соответствия ее экономическим законам социализма, чем быстрое повышение уровня жизни народа и создание за столь же короткие сроки базы для еще более быстрого подъема, не существует. Созданная за годы пятилеток система управления в ходе экономической реформы совершенствуется, а не отменяется или отбрасывается. Как подчеркивает С. П. Трапезников, «линия партии в области руководства хозяйственным строительством направлена на то, чтобы не разрушать, не ломать, не отбрасывать накопленный опыт, а, опираясь на него, последовательно и неуклонно развивать, совершенствовать, оттачивать уже сложившиеся и проверенные жизнью принципы, методы и формы хозяйствования, зная, что строительство экономического базиса коммунизма является трудным и самым сложным делом, требующим длительного времени [194]. Некоторые экономисты пытаются представить дело так, что централизация — свойство «несбалансированной экономики», что «советская экономика 30-х — первой половины 50-х годов была явно не сбалансированной» [195]. Что здесь подразумевается под несбалансированностью, понять трудно. Если это слово употребляется в буквальном смысле, то налицо искажение экономической действительности, ибо нигде, ни в какой стране с такой тщательностью не составлялись и не реализовались материальные, трудовые и финансовые балансы. Вот, например, что отмечает председатель правления Стройбанка СССР С. Гинзбург: «Строители старшего поколения нередко вспоминают, с какой быстротой были введены в действие крупнейшие заводы первых пятилеток. Харьковский тракторный завод построен за 15 месяцев, первая очередь Горьковского автомобильного завода — за 18, Московский шарикоподшипниковый — за 14, Кузнецкий металлургический — за 20 месяцев. Столь сжатые сроки строительства оказались возможными благодаря концентрации ресурсов и строгой сбалансированности планов» [196]. Если же под несбалансированностью понимать факт высоких темпов роста экономики, то, конечно, этот факт находится в прямой связи с централизацией управления как формой существования общественной собственности на средства производства. Это фактически признает Р. Н. Евстигнеев, хотя ошибочно утверждает об отсутствии «экономического равновесия». «Высокие темпы индустриализации исключали поддержание в стране экономического равновесия, — пишет Р. Н. Евстигнеев, — в условиях которого только и возможно применение новых методов хозяйствования, рассчитанных на широкое использование товарно-денежных отношений» [197]. Выходит, по Р. Н. Евстигнееву, что высокие темпы индустриального роста страны исключают экономическое равновесие. Значит, под словом «равновесие» автором фактически понимается застойность, отсутствие быстрого движения вперед.