Но Дюверже движется вперед, так сказать, «с высоко поднятой головой»: он не только приписывает эффективность столь любимой им мажоритарной системе, но и находит в ней выражение демократии (это слово очень любили и в 1989 году). Восславив упразднение, благодаря мажоритарному закону, представительства Front national [Национального фронта] (Фронт получил одно место, в то время как исходя из пропорциональной схемы ему полагалось бы 35), Дюверже берет быка за рога:
Где наилучшим образом обеспечивается равенство? В стране, где процент мест в парламенте высчитывается согласно процентному соотношению голосов, что позволяет партиям разыгрывать, как им заблагорассудится, розданные таким образом карты: возможны десятки различных комбинаций, но общее между ними одно — неспособность править? Или в странах, не столь приверженных кажущейся строгости этих математических расчетов, но где победа на выборах левых обязательно приведет к власти левых, а победа на выборах правых приведет к власти правых, и никто не сможет передернуть карту, разве только заново спросив мнение народа? На чьей стороне истинная демократия? На стороне наций, которые приписывают выборам всю полноту власти, которая затем возлагается на правительство, или тех, где избиратели, опустив бюллетень в урну, превращаются в пассивных граждан, предоставляя выбор правительства немногочисленной группе граждан активных, составляющих класс политиков?
В год двухсотлетия Французской революции величайший из ныне живущих философов[590] доказал, что V Республика может считаться завершением цикла, начатого в 1789 году. «Верить в то, что пропорциональное представительство более демократично, чем английская или американская система, — позиция, не выдерживающая критики, ибо для того, чтобы поддержать ее, следует вернуться к давно устаревшему взгляду на демократию как на суверенитет народа». Этот взгляд уступил место теории, согласно которой демократия — это лишь право и власть большинства /народа/ сместить правительство[591].
Не знаю, был ли автор в шутливом расположении духа в тот мартовский день 1989 года, или ему нравилось эпатировать слишком «старомодную» публику (в то время в Италии еще действовала пропорциональная избирательная система), но только выдающийся юморист мог высказать мысль, будто Французская революция выполнила свою задачу, завершила свой цикл, установив, что демократия вовсе не заключается в суверенитете народа! Рассуждение можно было бы довести до совершенства, сославшись на абсолютную эффективность монархии: это было бы идеальным, подводящим итоги решением политической проблемы, терзающей Запад по меньшей мере со времен Геродота.
В конце концов, даже Демосфен завидовал необычайной эффективности власти, какой располагал Филипп Македонский именно потому, что тот был монархом и мог быстро решить любой вопрос после краткой дискуссии с самим собой, и нападал на афинскую систему: именно то, что она была демократической и зависела от решений собрания, утяжеляло или даже вовсе парализовало ее деятельность.
Чтобы освободиться от монарха, существует тираноубийство (право и власть сместить правительство), и потом: что может быть демократичнее монархии? Ради ее восстановления и произошла Французская революция. В конце концов, что такое Хартия Людовика XVIII, как не «achèvement de la Révolution frangaise»[592]?
Покончив с этим шутовством и расчистив почву, следует, наверное, задним числом расценить то, что случилось с европейскими избирательными системами в период после Второй мировой войны, как последовательное разрушение всеобщего избирательного права. Нельзя не задаться вопросом, почему это произошло, ведь уже давно ясно, что такой избирательный «метод» не «опасен», и как раз те, кто сражался под его знаменами, практически никогда не извлекали из него выгоды. Проблему, которая прячется за стерильным словом «управляемость», можно выразить проще: общества на пути к «единству» стремятся помешать радикальным меньшинствам заявить о себе и тем самым расстроить систему. А именно пропорциональная избирательная система с ее строгим и нерушимым «беспристрастием» позволяет радикальным меньшинствам добиться (если они того хотят) представительства. Кроме того, она привлекает к голосованию (в принципе) по той простой причине, что для многих слоев и прослоек общества подача голоса — единственный способ заявить о себе.