В 1848 году казалось, будто до социализма подать рукой; в самом деле, Маркс и Энгельс в этом году видят его не как далекий, расплывающийся горизонт, но как нечто, находящееся рядом, в злобе дня, в полноте настоящего момента. Это было ошибкой. И Парижскую коммуну 1871 года ждал плачевный конец. Диоскурам от социализма не нравилось, когда реальность опровергала их планы; не любили они и проповедовать ради будущего, скрытого за горизонтом. Поэтому они очень быстро освоили горькое искусство объяснять свои ошибки (или, лучше сказать, чужие) и никому не давали спуску. Им также пришлось вступить на новый путь, не похожий на прежний, — долгий, утомительный путь повседневной политической борьбы, политической и профсоюзной; предвыборных кампаний, конгрессов партии и т. п.
Срок восстания, к которому призывал коммунистический «Манифест» 1848 года, отодвигался. Рождался социализм как субъект не только общественной, но и парламентской борьбы. И Энгельс, несомненно, был самым авторитетным его оракулом.
Абсолютно непредвиденным, скандальным с любой точки зрения был русский октябрь 1917 года, когда власть взяли социал-демократы-большевики, маленькая партия, прекрасно осознававшая свою роль «якобинского» авангарда и готовая вести за собой массы, пусть и в отсталой стране, царской России, к тому же после нескольких месяцев (февраля — октября 1917) «буржуазной демократии». Это явилось такой новостью, настолько не сочеталось ни с чем, что можно было прочесть у Маркса и Энгельса, что Антонио Грамши написал тогда знаменитую статью «Революция против Капитала» (имея в виду «Капитал» Маркса, «опровергнутый» всем, что происходило в России).
Последующая история оказалась трагической, как и само рождение революции. Порожденная жесточайшей войной 1914 года, революция с самого начала подвергалась постоянным нападениям. Запад выступил manu militari, как во времена «коалиций»: еще и поэтому большевики чувствовали себя героями нового 1793 года. Революция пережила внешнюю интервенцию, гражданскую войну, бесконечные заговоры, но вышла из всего этого преображенной, точнее, искаженной. Это и был подлинный успех ее противников, что проявилось через много лет. Еще и поэтому Черчилль назвал Ленина «великим ренегатом», а Кроче на последних страницах своей «Истории Европы» (1932) предугадал, что революционеры, пережившие героические испытания, в конце концов сами разрушат то, что создали.
Страшное испытание, каким явилась вторая и еще более жестокая война, развязанная нацизмом, превратила «государство рабочих» в идеологическую империю (по большому счету, с Россией произошло почти то же самое, что и с Францией после Кампоформио). Война, следовательно, стала ее habitat[616]. В эту войну СССР не намеревался вступать. Сталин сначала пошел «ленинским» путем, оставаясь вне войны между державами Запада (пакт 1939 года); потом оказался втянут в нее вследствие нападения Германии и способствовал спасению Запада от гитлеровцев. Помощь в спасении Запада — одно из самых значимых его свершений; Запад даже задним числом, в исторических изысканиях, не выказывает ему благодарности, хотя симпатизирует, по крайней мере в плане литературном, Троцкому — тот в мае 1940 года от имени Четвертого интернационала призывал совершить революцию на Западе и в колониях, уничтожив «демократии», которые он называет «мясниками второй мировой войны, такими же, как Гитлер»[617].
Особого рассмотрения заслуживает проблема репрессий внутри русской, затем советской коммунистической партии. Чтобы осознать весь размах репрессий, а до них и самого конфликта, следует иметь в виду, что действия оппозиции (Троцкого, Каменева, Зиновьева) вели к настоящему расколу, в некотором роде схизме. Такие конфликты, когда партия совпадает с «политическим обществом» и пронизывает собой все общество в целом, превращаются в гражданские войны. Так было в Китае во времена «культурной революции». В случае личного противостояния между Сталиным и Троцким и полемики по поводу «линии партии» драматическое развитие конфликта было нетрудно предугадать: о нем писал еще Ленин в своем так называемом «завещании»[618].
Очевидно, что в пылу борьбы, да и намного позже, высказывания противников друг о друге полнились ненавистью; те и другие были далеки от беспристрастной историографической интерпретации фактов. Для большинства сталинцев противники представляли собой кучку предателей и саботажников, а для большинства троцкистов сталинское большинство было хуже термидорианцев.
617
Trockiy L., La guerra imperialista e la rivoluzione proletaria mondiale (26 мая 1940 г.) в Guerra e rivoluzione, Mondadori, Milano, 1973, pp. 160-163 и 175 (критика Ганди, который «отказывается создавать трудности Великобритании во время нынешнего тяжелого кризиса»).
618
Письмо съезду, продолжение записок от 24 декабря 1922 г.: «Эти два качества двух выдающихся людей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно».