«Не уверена, что они действительно могут снять эту фотографию, Пол», — сказала Руфи Кристиан, когда тот позвонил, специально выбрав тот час, когда Дуайт был на поле для гольфа, чтобы спросить, видела ли она его письмо.
«Я просто хотел, чтобы Жанет знала, — сказал Пол Кристиан, — что в моих глазах она пала окончательно».
То же самое он сказал Дику Зиглеру:
«Это оскорбление для тебя, — добавил он. — Как она посмела!»
«Я уважаю вашу точку зрения, — осторожно ответил Дик Зиглер, — однако сомневаюсь, что стоило высказать ее на страницах „Эдвертайзер“».
«Дики, они зашли слишком далеко».
После письма в «Эдвертайзер» Пол Кристиан стал звонить Дику Зиглеру по нескольку раз в день с таинственными заверениями. «Придет наш день», — говорил он, или: «Тяжелые времена, Дики, продержись еще немного». Поскольку для Дика Зиглера это был год определенных трудностей, определенных неудач, определенных расхождений с Дуайтом Кристианом (отказ Дуайта Кристиана проложить обсаженную деревьями аллею, которая явилась бы детонатором последующего развития наветренной стороны, был лишь одним из примеров) и определенной напряженности отношений с Жанет (то, что она приняла сторону Дуайта, решившего отложить разбивку аллеи на наветренной стороне, дела не улучшило), в целом он воспринял звонки тестя как выражение поддержки.
И все же Дик Зиглер сказал Инез, что эти звонки его беспокоили.
Он находил их в некотором смысле неумеренными.
Он находил их странными.
«Пусть я не самый проницательный человек в мире в том, что касается психологии, — сказал Дик Зиглер, — но, мне кажется, твой отец слишком близко принимает все к сердцу».
«Каша у него в голове», — сказал Дуайт Кристиан.
«Все вы крепки задним умом», — сказала Руфи Кристиан.
«Что это значит, черт побери? — Дуайт Кристиан перестал пить мартини и впал в сильное раздражение. — Разумеется, задним умом. Боже ты мой! „Крепки задним умом“».
«Жанет любит тебя, Инез, — сказал Дик Зиглер. — Никогда не забывай об этом. Жанет любит тебя».
За время нашего разговора в Куала-Лумпуре Инез Виктор снова и снова возвращалась к первому дню своего пребывания в Гонолулу. Ее рассказ не был последовательным. Например, сперва она сказала мне — быть может оттого, что я передала ей слова Билли Диллона о крекере, — о разговоре с Дуйатом и Руфи Кристианами и Диком Зиглером, однако с Дуайтом и Руфи Кристианами и Диком Зиглером она в тот день говорила позднее.
Сначала была больница.
Она с Билли Диллоном поехала в больницу сразу же из аэропорта, но Жанет готовили к срочной процедуре откачивания жидкости из черепной коробки, и Инез смогла увидеть ее только через стекло реанимационного отделения.
Затем они поехали в тюрьму.
«Думаю, этим вечером Дуайт на радостях откроет бутылку шампанского», — сказал Пол Кристиан в комнате свиданий с адвокатами.
Инез посмотрела на Билли Диллона.
«Почему?» — спросила она наконец.
«Ты знаешь. — Пол Кристиан улыбнулся. Он казался спокойным, даже игриво настроенным, говоря с ней, он отклонился назад на своем деревянном стуле и уперся босыми пятками в пластиковый стол в комнате свиданий с адвокатами. Штанины его брюк были закатаны, и из-под них виднелись загорелые лодыжки. Его голубая тюремная рубашка была элегантно завязана узлом на талии. — Вы там. Я здесь. Можете праздновать. Почему бы и нет».
«Не надо».
«Что — не надо? Я, в общем-то, рад, что ты пришла. — Пол Кристиан все еще улыбался. — Я все думал — что же случилось с диванчиком из дерева „коа“, принадлежавшим Лэйлани Тайер…»
Инез задумалась.
«Он у меня в Амагансетте, — сказала она наконец. — Что же касается Жанет…»
«Странно, но, когда я у тебя был, я его не заметил».
«Ты был у меня в Нью-Йорке. Диванчик — в Амагансетте. Папа…»
«Ну, твои апартаменты я не особо рассмотрел. Учитывая, как меня тащили на так называемый прием».
Инез закрыла глаза. Пол Кристиан заехал в Нью-Йорк без уведомления в 1972 году на обратном пути в Гонолулу вместе с человеком, с которым он познакомился на Сардинии, актером, представившимся лишь по имени — Марк. «Не имею ни малейшего представления, о чем ты думала — писал Пол Кристиан в письме Инез, — когда я привез к тебе моего доброго друга, и, вместо того чтобы воспользоваться возможностью получше его узнать, ты потащила меня (совершенно проигнорировав предложение Марка приготовить плов, который, поверь мне, ни у кого ранее нареканий не вызывал) на безусловно худший из приемов, на которых я когда-либо бывал, где никто не делал ни малейшей попытки общаться…»