В бунгало зазвонил телефон.
Инез не отреагировала на звонок.
Вместо этого она встала, оперлась на деревянные перила веранды и посмотрела на влажное сплетение лиан и казуарии, окружавших бунгало. Сквозь заросли я могла видеть огни фар редких машин на Ампанг-роуд. Встав, я могла бы увидеть огни отеля «Хилтон» на горе. Телефон перестал звонить до того, как Инез снова заговорила.
«Не то чтобы это имело какое-нибудь значение, — сказала она тогда. — Я имею в виду, что все равно восходит солнце и все равно он его не видит. Это звонил Гарри».
Джек Ловетт ловил омаров в лагуне у Джонстона в 1952-м. Инез намочила свой пестрый платок в лагуне у Джонстона в 1975-м. Джесси и Эдлай играли в Марко Поло в пятидесятиметровом бассейне отеля «Боробудур» в Джакарте в 1969-м. Джек Ловетт умер в пятидесятиметровом бассейне отеля «Боробудур» в Джакарте в 1975-м. В 1952 году Инез и Джек Ловетт бродили по кладбищу у шофилдских казарм. Он показал ей ограду и могилы, развернутые изголовьями от флага. Мертворожденные и итальянские военнопленные, а также казненные солдаты — все это было там, в 1952-м. Даже джакаранда должна была быть там, в 1952-м.
На протяжении пяти дней, которые я провела в Куала-Лумпуре, Инез упоминала подобные «корреспонденции»[147] — ее выражение — неоднократно, как если бы это были послания, предназначенные специально для нее, доказательства некой связи событий, о которой она не подозревала. Казалось, она находила в этих неясных связях нечто необычайное. Принимая во внимание жизнь, за которую главной расплатой была память, думаю, она была права.
К тому времени, как я вернулась в Лос-Анджелес, Джеку Ловетту было отправлена повестка в суд, и клип, где Инез танцевала на «Крыше св. Реджиса», впервые был показан по телевидению. Я совершенно не могу понять, отчего именно этот клип явился единственным и столь часто воспроизводимым телевидением символом жизни, столь исчерпывающе документированной, как жизнь Инез Виктор, однако так оно и было, и через несколько дней в январе 1976 года эта пленка начала собственную жизнь, совершенно независимую от запечатленного на ней довольно несущественного момента. Иногда ее прокручивали всего секунду-другую, обрезав так, что она выглядела обыкновенной фотографией; в другой раз — в полном варианте — она представала разыгранной на экране короткой пьесой, завершающейся драматической развязкой, когда помощник говорил: «Держите два лифта», а Гарри Виктор говорил: «Я просто рядовой гражданин», и Инез произносила: «Чудесно», и оркестр играл «Это ли не романтично».
Думаю, одна из причин того, что эту пленку крутили снова и снова, заключалась просто в том, что это был самый последний из роликов, на которые снимали Инез Виктор.
Подозреваю, что другая причина состояла в том, что шляпа с красными черешнями, слова «просто рядовой гражданин», «чудесно» и «это ли не романтично» заключали иронию, доступную даже самому неискушенному зрителю.
Три недели спустя репортеру газеты «Вашингтон пост» удалось выяснить в отделе документации Пентагона, что причина, по которой Джек Ловетт не отреагировал на повестку в суд, заключалась в том, что уже в августе он был мертв, действительно похоронен на земле, принадлежащей государству, а на бумагах, разрешающих его похороны на земле, принадлежащей государству, стоит подпись Инез Виктор.
В тот вечер пленку крутили еще два раза и больше не показывали.
Во всяком случае, если и показывали, то я об этом не знаю — даже тогда, когда Эн-би-си обнаружила, что Инез Виктор работает в управлении лагеря беженцев в Куала-Лумпуре, и Инез Виктор уклонилась от интервью.
В марте 1976 года Билли Диллон показал мне ответ из тринадцати слов на письмо, посланное Инез. Он решил написать письмо, поскольку звонить ей было, по его словам, пустым делом.
«По телефону ни о чем конкретном не поговоришь, — сказал Билли Диллон, показывая мне ее ответ. — Тамошняя мать-настоятельница Тереза хочет, чтобы она перешла на работу в клинику. Ну, я и написал. Рассказал новости, немножко сплетен, пара мыслишек подлиннее и пристегнул один вопрос. Всего один. Я спрашиваю, может ли она сообщить хотя бы один чертов довод, отчего находится в этом проклятом К.-Л., и вот, что я получаю — тринадцать слов».
Он протянул мне листок линованной бумаги, на котором характерными каракулями Инез было написано: «Краски, влажность, жара, достаточное количество голубизны в небе. Четыре чертовы причины. Привет. Инез».
Краски, влажность, жара.
Достаточное количество голубизны в небе.
Суть этого я изложила раньше, но не контекст, пытаясь таким образом, как вы могли заметить, поддерживать связь с читателем этого романа, состоящего из разрозненных беглых впечатлений. Собственно, он оказался не тем романом, который я собиралась писать, да и я — не совсем тот человек, который собирался его писать. Не было у меня и ощущения убыстрения темпа повествования, которое обычно ведет роман к завершению, того импульса, который возникает, когда события настигают свои собственные тени, карты ложатся одна на другую и возможность выбора сводится к нулю.