Он произнес еще несколько слов, но они потонули в пренебрежительном шуме. Члены комитета складывали бумаги в портфели, отыскивали взглядом свои пальто, шляпы и трости, проверяли, не забыто ли что-нибудь в ящиках стола. Доктор Рубар даже встал.
— Так что ж, после обеда в четыре? — тщетно добивался у президента Мангора.
— Еще несколько вопросов. О дорогах, — убеждал Корень, — давайте кончим сейчас, пан президент, после обеда никто не придет.
— Как же с Академией? Что предлагает управление? — президент обратил вопросительный взгляд на референта.
— Предлагаем сто тысяч крон.
— Я настаиваю на своем предложении, — запротестовал Клинчек, — снять с повестки дня. Это действительно серьезный вопрос.
— А я — на своем настаиваю, — обиделся Рубар. — Пусть Академия представит свидетельство о лояльности, и все!
— Нет! Необходимо расследование, — упорствовал Клинчек.
— И я за расследование, — поддержал его Мангора.
— Нет смысла в расследовании, если нет вины, — стоял на своем Петрович, — так можно и ко мне прийти, я ведь тоже потворствовал совершению преступления.
— Подожди, еще придут, и твоя кандидатура полетит, — пригрозил Корень.
Петрович стушевался.
— Это к делу не относится. — Президент был зол: все начиналось снова! — Снимаю вопрос с повестки дня, как неподготовленный.
— Расследование необходимо для ясности, — не унимался Клинчек.
— Для ясности, — сердито рявкнул президент, — мы обследуем все, что нужно обследовать, потребуем свидетельство о лояльности Академии, присягнем в собственной лояльности, — что еще прикажете?
— Правильно! — Клинчек был удовлетворен.
Посыпались миллионы на шоссейные дороги. Члены комитета не замечали золотого дождя, даже не слышали его шума.
После заседания вице-президент доктор Кияк, пытаясь сострить, спросил президента:
— А кто проверит твою лояльность? Ты ведь президент Академии.
— Как кто?! Жандармы! Хотя бы жандармы-стажеры.
— Смотри, как бы ты не попал в картотеку своего третьего отделения.
— Надо поглядеть, не попал ли уже.
К ним подошел Корень.
— Не возьму в толк, почему Петрович так выступал, — недоумевал он.
— Из чувства признательности, — пояснил президент, — ему удалось заключить пакт с радикалами, теперь он ублажает их за счет краевой казны…
— А я все-таки не понимаю, — Кияк прикинулся простачком, — почему молчали автономисты и почему даже аграрников не воодушевила речь Петровича.
— Я и сам не сразу понял, — отозвался президент, — лишь во время дебатов сообразил, что дело-то совсем простое. У клерикалов свое просвещение, у аграрников — свое. Черное просвещение, зеленое просвещение.
— Есть еще красное, — дополнил Кияк.
— И красное, — согласился президент. — Отпадет одно — другим больше останется. В былые времена, когда я еще занимался сельским хозяйством, был у меня кучер, так он крал овес для своих лошадей где только мог, хотя получал регулярно сколько надо. Вся прочая скотина могла подохнуть с голоду. Это — любовь к своему, к собственности, привязанность, против которой и смерть бессильна.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Голосуйте за четвертый номер
Мал сверчок, да громко трещит. Младенец говорить еще не умеет, но перекричит всех в семье; маленький чиновник устраивает вокруг себя столько шуму и трескотни, что с ним не потягается и десяток министров, крошка воробышек перечирикает своего старого папашу-воробья, спокойно прыгающего по тротуару; маленькая тележка прогрохочет на всю деревню, а сорок лошадиных сил прожужжат мимо тебя с едва слышным «ссст».
Вот и маленькие числа бушевали, забивая большие! Приближался срок выборов.
Долой четырехзначные числа судебных повесток, налоговых уведомлений, на номерах мотоциклов, автомобилей, телефонов, облигаций!
Долой трехзначные номера домов, всевозможных удостоверений, пожарных станций и бакенов!
Долой жалкие двухзначные номера на фуражках у полицейских, швейцаров, носильщиков и финансовых чиновников!
Внимание населения, как по команде, обратилось на номера от первого до двадцать первого — по числу партий, выставивших своих кандидатов в парламент.