— Если бы я мог надеяться…
— Доверьтесь мне. Я добьюсь.
— А задаток?
— Ничего не возьму. Даже на гербовые марки. Великолепное дело. Достаточно, если вы разрешите мне использовать эти факты в политических целях. Ведь все поручители — члены враждебной партии.
— Мне нечего терять, — повеселел хозяин дома. Слова адвоката пробудили в нем веру и надежду — два лекарства, дающие бодрость. Он радостно пожал руку Петровичу.
— Спасибо вам, пан депутат, вы вернули мне жизнь. Я даю вам право действовать от моего имени.
Бланк у Петровича был при себе. Микеска, как и всегда, внимательный и предупредительный, радостно выхватил из кармана авторучку, отвинтил колпачок и подал ее Розвалиду.
— Распишитесь вот здесь, — указал адвокат. — Надо помогать друг другу. Не годится разорять людей… Прошу и милостивую пани.
Перед Розвалидом был жизнерадостный, искренний, бескорыстный человек. Он почувствовал к нему расположение, придвинул свой стул поближе к Петровичу и, нервно застегивая и расстегивая пиджак, робко и доверительно сказал, что у него есть еще одно дело. Он вопросительно поглядел на жену.
Жена кивнула.
— Видите ли, пан депутат, у нас нет детей. А жене именно сейчас их особенно недостает. Она очень привязалась к Аничке и хотела бы ее удочерить.
Позвали Аничку. Петрович, по-отцовски обняв ее, подвел к стулу. Ей поневоле пришлось сесть.
— Значит, ваш отец жив? — уточнил он.
— Кажется.
— Как это, «кажется»?
— Я о нем ничего не знаю.
— Это Дубец, — вмешался Розвалид. — Я его знаю.
— Очень влиятельный человек в партии, — предостерег нахмурившийся Микеска, которому эта история не нравилась. — Я его тоже знаю.
— Дубец?.. Знакомая фамилия. Он не генеральный директор? — допытывался адвокат. — Дочь что-то мне о нем говорила… и пани Микласова, — вспоминал он. — У него имение неподалеку от Брезниц.
— Тот самый, — подтвердили Розвалид и Микеска.
— Все его знают, кроме дочери. А вас отец знает?
— Вряд ли. Он никогда меня не видел. Нет, он ничего не знает обо мне.
— Не печальтесь, Аничка, мы его заставим познакомиться с вами, — Петрович погладил ее по плечу, — влиятельный, невлиятельный — не имеет значения… Я говорю как адвокат. Начнем дело. Мне нужно еще одно полномочие — на ведение дела об удочерении.
Розвалид тотчас же подписал.
— Вы говорите, он не заботился о дочери, в то время как его отцовской обязанностью было заботиться… Прошу и милостивую пани подписать… Так, благодарю… Сколько вам лет, девушка?
— Двадцать.
— Кто ваш опекун?
— Не знаю. Никто.
— Да, ведь у вас есть отец, хотя его у вас нет. Потребуем опекуна. И вы тоже подпишитесь на этой доверенности.
Он вытащил третий бланк и указал:
— Вот здесь. Справа.
Девушка отодвинулась.
— Не надо, — нерешительно отказалась она.
— Этого требуют ваши интересы.
— Зачем? Я всем довольна.
— Тебе надо только подписать. Ничего дурного ты не подписываешь. Это не вексель, — уговаривал Аничку Розвалид.
— Поставь только фамилию, — поддержала его жена.
— Как-нибудь проживу, как до сих пор жила.
— Двадцать лет не заботиться о своем ребенке! — сокрушался Петрович. — Вам надо подписать доверенность.
— Я не хочу…
— Но почему?
— Я не хочу добиваться отца через суд.
— Вы не правы. Мы хотим заставить отца, — заговорил адвокат, — вспомнить свои естественные, законные, моральные и общественные обязанности. Животные инстинкты у людей надо искоренять в зародыше, чтоб не подрывался порядок, иначе мы всегда будем пастись в чужом овсе, как дикие кабаны. Вы должны подписать ради всего человечества, а не только ради себя, милая, ради государства, ради этих обездоленных людей, — и он указал на Розвалидов дрожащим пальцем. — Только представьте себе: сегодня один Дубец, завтра сто, послезавтра тысяча таких Дубцов. Сегодня один не заботится о своей жене и своем ребенке, через год миллионы будут бросать жен и забывать детей.
Он говорил, как на предвыборном собрании. Затем схватил Аничку за руку и вложил ей в пальцы ручку:
— Подпишите вот здесь.
Девушка взяла ручку. Больше всего ее тронули слова Петровича: «Ради этих обездоленных людей». Если отец и правда богат и даст ей что-нибудь, она сможет помочь Розвалидам… Она подписала. Микеска зажмурил глаза. Ему показалось, что Аничка продала свою душу. «Этот не выпустит ее из своих когтей», — подумал он.
— Вы не знаете отца, отец не знает вас, — весело тараторил Петрович, записывая в блокнот нужные сведения. — Я познакомлю его с дочерью. Вы пошли бы со мной к нему?