— Никогда.
— Отец больше мог бы об этом рассказать. Возможно, ты опускала глазки, закрывала лицо фартучком, чтобы не было видно, как ты покраснела. В твое время это и было приманкой, сахаром. А сейчас средства изменились, усовершенствовались. Каждая из нас таит в себе много вкусных конфет с разными начинками.
— Никому из поклонников не нужна ты со своими приманками. Мы не пили из графинов, а конфетки дарили по штучке, потихоньку и осмотрительно. Ты же пробуешь все ликеры подряд и раздаешь свои прелести пригоршнями. Пресытишься ты, пресытятся они. Мы дарили одному — кто нам нравился, а вы бегаете за всеми без разбора, любой кажется опьяняющим напитком, вы и свои прелести разбазариваете первым встречным; у нас был один молодой человек, ваши — все, и вы — все для них.
— Мы тоже выбираем напитки и не предложим свои конфеты кому попало, но ведь давно известно, что супружеская верность существует только в романах.
— Фу! — брезгливо отвернулась мать. — Как ты можешь так говорить? Постыдилась бы! Поросенок.
— Поросенку весело.
— Но что из него вырастет?
— Естественно дальше следовала бы «свинья», — ответила Желка. — Полезное животное.
— Да, — после смерти. А нужно быть полезным при жизни.
— Разумеется: выбрать при жизни самое приятное и заготовить впрок, поэтому надо пробовать и отбирать, что по вкусу. Если тебе не нравятся ликеры, рюмки и конфеты, возьмем другое сравнение: когда мы покупаем материал на платье, нам предлагают самые разнообразные ткани, и мы берем их в руки, мнем, выдергиваем нитки, рвем, рассматриваем, наконец, покупаем или откладываем в сторону. Так же поступают мужчины, и, в частности, пан комиссар Ландик. Он не был бы мужчиной, если б ему не нравились девушки. «Нет монаха, который не погнался бы за юбкой, нет попа, который держал бы повара, а не кухарку». Ты знаешь отца? А отец…
— Поросенок, поросенок, — останавливала ее мать, — сказанное тобой лишь доказывает, что ты покупаешь подержанное, побывавшее в руках, то, что уже мяли, рвали и отбросили другие. Вы — пролетарии любви, нищие, бедняки! Одеваетесь в поношенные тряпки, подбираете крохи с чужого стола. Я не взяла бы конфету, которую уже кто-то клал в рот и обсасывал.
— Значит, с твоей точки зрения, девушке, обманувшейся в любви, или молодой вдове нельзя выйти замуж, а юноше, покинутому своей возлюбленной, или вдовцу и вообще уже любившим — нельзя жениться.
— Вы — и любовь! При такой чехарде спроса и предложения никто не успевает овладеть вашим сердцем.
— В самом деле, из моих поклонников ни один не овладел моим сердцем. Оно из песка. Если его раскалить докрасна, многие на нем «спекутся», но никто не пустит в нем корни.
— И на песках растут пальмы, кактусы, встречаются оазисы.
— Мы не в Африке.
— В таком случае — крапива. Однако мы видели, как пан комиссар пытался укорениться.
— Ничего вы не видели. Видели только, как мы целовались. Поцелуи, даже не будь они упражнениями для шеи, — не семена любви, не ее цветы, не плоды. Поцелуи — всего-навсего «приправа», «гарнир». Семя, цветок, плод любви — это…
— Поросенок, поросенок, замолчи.
— Будь довольна, что я остановилась на «гарнире».
— Хотела бы я знать, к чему этот гарнир, если нет ни рыбы, ни мяса.
— К поросятине, мама, если говорить откровенно.
— Фу! Я не знала, что на обед будет свинина.
Мать нажала кнопку звонка под лампой, чтобы подавали следующее блюдо, и напомнила с озабоченным лицом:
— Оставь Яника в покое, и он пусть тебя забудет. Не беги за телегой, на которую тебя не посадят, не карабкайся на деревья в чужом саду. Это несовременно, некрасиво и, значит, некультурно.
— У любой культуры есть сцена и кулисы. На сцене все чудесно, а за кулисами — интриги и споры, обман и жестокость. Но если ты хочешь, я захлопну ставни, запру лавку со сластями, буду все держать в темноте и ждать, пока телега сама подкатит ко мне, а соседнее дерево нагнется, протягивая свои плоды. Оставлю всех в покое. Никто мне не нужен.
Мать недоверчиво взглянула на дочь — серьезно ли она говорит? Сомнительно. Лицо Желки было непроницаемо, строго, словно она и в самом деле решила никому не улыбаться. Она смотрела прямо на мать, и глаза ее холодно блестели. В душе Желка сама не верила, что способна отвернуться от всех молодых людей. Ведь это все равно, что сию же минуту уйти в монастырь. Но с Яником она больше не желала иметь ничего общего, — ну его, но она даст понять, что он низко обошелся с ней, притворялся, обманывал, играл словами, чувствами, что он невоспитан и вообще дурак.