«Ничего не заметила», — разочарованно отметил про себя Петрович, потому что по его замыслу она должна была заметить, завязалась бы маленькая ссора, и он остался бы еще на минутку. Жаль.
Спускаясь вниз, он усомнился в благородности своего поступка. Это — не метод. Пани Эстера может оскорбиться. Люди любят деньги, но не любят выказывать эту любовь, считая ее гадким пороком. В мыслях деньги на первом месте, на словах же — на последнем. Даровые деньги — вещь нечистая, подозрительная. Люди стремятся заработать, заслужить их. Потом он попытался представить себе, как пани Эстера поступит, обнаружив ассигнацию. Обрадуется или расстроится? Глупо, если она не догадается, что деньги — от него. Но кто еще столь же безрассудно сорит деньгами? Только он!.. Мог бы, по крайней мере, лизнуть ее, как почтовую марку, когда алые губки были так близко. Дубец вел бы себя иначе… «Я — олух, — ворчал он про себя, — у меня никогда не будет незаконных детей…»
Оно и лучше, что так получилось. Бескорыстнее. Весьма правдоподобно, что, найдя тысячу, Эстера придет вернуть ее. У него снова будет возможность побыть с ней и убедиться, что она — порядочная женщина, и тогда привязаться всем сердцем… А если не вернет? Это еще не будет означать, что она непорядочна, но тогда придется к ней присмотреться получше… Тетка сказала бы: «Эта ассигнация — пошлина, так сказать, входной билет в сад, где ты хотел нарвать плодов».
Плоды — не так уж и обязательны, с нормальной ли, с домашней ли регистрацией, как у Дубца… Эстера могла остаться просто так, книжечкой для забавы, чтобы рассеяться… Немножко почитать бы ее, полистать…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Власть мгновения
Мгновение, хоть и коротко, имеет свою власть. И молния и гром — мгновения, которые освещают и потрясают; кто подчинится мгновению, станет его рабом, кто одолеет власть мгновения — господином. Человек чувства обычно не волен в своих поступках, а волевой и рассудочный становится повелителем. Чувство уносит человека, как волна — щепку, энергия же стоит плотиной и может заставить воду течь вверх по склону.
Петровича швыряло, как бумажный кораблик. У тетки Корнелии он сразу встал на ее сторону, и они вместе ворчали на союзы и всяческие обложения; поскольку Дубец «серьезно» интересовался его дочерью, Петрович отложил два чудесных дела; у молодой вдовы Эстеры он посочувствовал ее печальной жизни и посадил тысячу между кактусов. Его настроение менялось под впечатлением минуты.
Для политического деятеля это просто несчастье.
Подходя к кафе «Штефания» через Палисады, он услышал шум, напоминавший вой ветра в лесу. Он ясно различил топот лошадиных копыт, пение и выкрики.
В полутьме улицы на высоком столбе перед кафе вспыхнул электрический фонарь. Словно кто-то высекал искры, рассыпая их по улицам. Зажигались газовые фонари. Заблестели окна, стекла, дверцы и полированный металл лимузинов, выстроившихся длинной вереницей перед кафе. Желтый свет залил улицы, стены домов. Фигуры людей стали четкими. Лица посветлели. Все спешили на шум.
«Что-то происходит, — прислушался депутат и ускорил шаги. — Наверное, опять демонстрации», — раздраженно подумал он и, еще не зная, так ли это, уже рассердился. Народ только что выбрал своих представителей в парламент, а уже недоволен. Нет чтоб обратиться непосредственно к своим избранникам! Куда там! Они идут на улицу и устраивают демонстрации. То одни, то другие. Вчера коммунисты выбили окна в редакции «Властенца», поддержавшего японцев, а не китайцев. На прошлой неделе неизвестные напали на редактора «Червеной справодливости» за то, что он приветствовал красных художников. Где это? В «Этрурии»? Две недели назад при подготовке столетнего юбилея известного русского поэта{134}, который собирались широко отмечать, разгорелись споры, кому он служил больше — царю или угнетенному народу? Две противоположные идеологии, как две старые бабы у общей плиты, никак не поладят.
А что на этот раз?
Из кафе вывалилось человек десять молодых людей. Они на ходу совали руки в рукава пальто, кое-как застегивались и подпоясывались. Петрович очутился среди них.
— А-а, пан адвокат! Мое почтение!{135} — узнал его высокий, толстощекий румяный юнец. — Пойдемте с нами!
Это был доктор Малый, его служащий.
— И вы здесь? Что тут происходит?
Вопрос был излишен. По Штефаниковой улице маршировало человек двести молодых людей, среди которых было много студентов. Веселые, сияющие лица, широко раскрытые рты. Демонстранты пели: «Гей, словаки!», размахивали шляпами и потрясали в воздухе кулаками. Кое-кто выкрикивал: