Внимание его привлекла новая картина — лужайка в сосновом бору. На лужайке — копна сена, а на ней девочка в национальном костюме. Лицо загорелое, с высоким, чуть выпуклым лбом, гладко причесанные, блестящие черные волосы разделены посредине пробором, через плечо перекинута толстая коса с пестрой лентой. Невинные голубые детские глаза, радостно сияя, устремлены на Радлака. Над лесом — летнее небо, в нем белые легкие клубы облачков. Картина занимала целую стену. Размеры ее почти испугали Радлака. Он оценил картину, по меньшей мере, в пятьдесят тысяч крон. Ему стало не по себе, и решимость его на мгновение поколебалась.
Жалким показался он себе здесь, где покупают такие картины, а дело, с которым он пришел, представилось ему гвоздиком, на который ничего не повесишь. «Мы маленькие люди! — вертелось у него в голове. — Мы — сено, на котором сидит девочка. Ее-то видно, а сено примято. Тут сено — не главное, оно лишь фон».
Потом, иронически улыбаясь, он обменялся взглядом с дамами в кринолинах, красовавшимися на других картинах. «Эта девица в национальном костюме — символ крестьянства в приемной председателя крестьянской партии?.. Если уж нельзя без символа, повесили б косу с граблями».
Он повернул голову и увидел себя в огромном зеркале. Красное широкое лицо, жиденький петушиный гребешок. Он поспешно убрал локти со столика. Он сам себе не нравился. Если коса с граблями — символ, то и ему надлежит быть в узких липтовских штанах, лаптях и в широкополой шляпе. Салон же могли б отделать в стиле светлицы деревенского старосты; к чему этот огромный аристократический зал с турецкими коврами, зеркальным паркетом, на котором не то что в лаптях, даже в сапогах с подковками не устоишь?.. Далеко нам до крестьян, как избе до этого дворца.
Радлак беспокойно заерзал в кресле. Среди этой роскоши он снова ощутил свое ничтожество, мелочность своего обвинения, неубедительность своих доводов. Здесь уместно было вершить дела мирового или, по меньшей мере, государственного масштаба.
В салон вышел председатель. Он провожал Жалудя и держал его руку в своей. Председатель улыбнулся Радлаку. Жалудь кивнул головой в ответ на приветствие.
«В который же раз? — гадал Радлак. — В сотый или сто первый?» — Встреча с Жалудем придала ему смелости. Сам-то он шел к председателю впервые.
У председателя был бодрый и веселый вид. Он еще благоухал одеколоном после бритья. Светло-серый летний костюм, белая мягкая рубашка, красный галстук делали его моложавым. Широким жестом председатель протянул Радлаку руку и приветствовал его низким рокочущим басом:
— Приветствую! Знаю, знаю, зачем пожаловал.
Он понимал, что Радлак пришел к нему с обидой и, не дожидаясь, пока тот заговорит, опередил его.
— Я позаботился о тебе, — начал он доверительным тоном и, взяв за плечи, усадил Радлака в кресло. Сам сел против него на диванчик. — Не переживай. Мы искали единицу, которую можно было бы похоронить, вернее, похоронить останки ее носителя. Каждая могила на кладбище — это пустое место в жизни, его надо заполнить живой единицей. Понимаешь?
— Ничего не понимаю, — сокрушенно вздохнув, признался Радлак.
— Сразу видно, что ты не был чиновником, а в политической жизни порядки те же. Сейчас я тебе все объясню, — оживленно продолжал председатель. — У партии есть депутаты, которые числятся еще и чиновниками, на бумаге. Перевернем лист — из чиновника на бумаге получится депутат, тоже — на бумаге. Это пробел, который необходимо заполнить. Его мы заполним тобой, мой милый.
Председатель перегнулся через столик и положил руку на плечо Радлака.
— Депутат не пойдет в чиновники, — возразил Радлак и нахмурился. Все это говорилось как-то неопределенно, ему хотелось услышать что-нибудь конкретное. — Чиновник на бумаге плюс депутат — двойное жалованье, депутат на бумаге плюс чиновник — одно жалованье.
— Разве ты не согласишься стать чиновником первого класса? Умение чиновника продвигаться по служебной лестнице — это канат, за который его можно поднять хоть на виселицу.
— Но ведь число чиновников первого класса ограничено, и все они живы.
— А мы убьем и похороним кого-нибудь из них, вот и будет место. Есть у меня один такой на примете, есть, — председатель погладил себя по колену, — и не один, а двое, — похвастался он, бросив быстрый взгляд на Радлака.
— Рыть две ямы? А зачем?
— Да, две… Ты видел его — это Жалудь. Тоже хочет попасть в первый класс, и нельзя не признать — он это заслужил.