Взяв с Радлака слово хранить тайну до поры до времени, председатель раскрыл ему план, о котором когда-то на заседании краевого комитета шептались Жалудь и Перличка.
— Я нашел две верные единицы, одна даже сильно перезрела. Взгляни на нее — и она упадет, покатится, и уж никто ее больше не подымет. Тряхнем яблоньку еще разок, — а трясти-то мы умеем, — глядишь, и другое яблочко запросится вниз.
— Великолепно! Только долго ждать, — Радлак даже прищелкнул пальцами.
— Что ты! Телеграмма-молния. Нет ничего более неотложного, чем назначение пенсий высшим чиновникам. Торопят все, сверху донизу: и министр, и начальник управления, и все подчиненные, и тот, что пониже, и еще ниже, подгоняют друг друга — все чиновники высшего ранга, а все из-за того, чтобы похороны двоих не разорвали цепочку. Поэтому похороны исключительно желанны и для старших и для младших наследников.
— Пан председатель, ты — несравненный политик, — польстил Радлак. — Все ясно и просто. Обойдемся и без суда над депутатами. — Он почувствовал облегчение.
— При чем тут суд? — удивился председатель, и пенсне на носу у него задрожало.
— Петрович не вполне лоялен, — начал объяснять Радлак. — А жена его патриотка до фанатизма.
— Тем лучше, — оборвал его председатель. — Чем тверже брусок, тем острее нож. Мы нуждаемся в патриотах, чтобы каждый наш избиратель учился как следует крошить, резать, пронзать. Энергия движения больше там, где на его пути встречается препятствие. Как мельничное колесо. Нужен напор воды, чтобы оно завертелось.
— Этого мало, — сказал Радлак, пытаясь зайти с другой стороны. — Дочь Петровича заодно с республиканской Испанией, связана с обществом, занимающимся самообразованием писателей, переписывается с красными в Испании и с друзьями Китая.
— Ты за Франко?
— Я за порядок.
— Порядки бывают разные, но в конечном итоге везде одно и то же: власть, преследующая и подавляющая свободного человека. На одной чаше весов — порядок, на другой — руины и застывшая человеческая кровь. И в демократическом государстве тоже идет вечная борьба за власть…
— …законными средствами, — вставил Радлак.
— Виселицы тоже законные средства… Взять хотя бы наш пример: ты добиваешься, чтобы я нанес Петровичу удар в спину…
— А ты, пан председатель, извини меня, роешь яму, в которую хочешь столкнуть двух живых. Убиваешь их морально. И эти люди погибнут, чтобы к власти могли прийти другие. А кровь Петровича не прольется.
— Так же, как и тех двух.
Председателя начали раздражать приставания Радлака. «Болван!» — подумал он и добавил вслух:
— Я делаю это ради тебя, — и, чтобы Радлак немножко раскинул своими глупыми мозгами, прибавил, что демократия только тогда будет хороша, когда из демократии на бумаге, из демократических лозунгов в парламенте, в правительственных речах, заявлений по радио и газет превратится в действительность. Для того, чтобы демократия воплотилась в жизнь, нужна диктатура. Любая идеология должна убивать, если она хочет победить и удержаться. А ты, исходя из своей идеологии, распинаешь Петровича, ибо он, по-твоему, наш враг.
— Так оно и есть.
— Ну тебя! Петрович мне нужен!
— Воля твоя, но…
Председатель пружинистым движением поднялся с кресла и выпрямился с высокомерным видом, давая понять, что разговор окончен и Радлаку пора уходить. Радлак тоже встал, но уходить не спешил.
— Меня удивляет, пан председатель, что он так тебе нужен, — продолжал он.
Председатель прищурился и строго взглянул на Радлака.
— Еще одно слово, и единицы не будут похоронены.
Ему захотелось дать под зад коленкой назойливому посетителю. «До чего утомили меня подобные типы!» — болью отозвалось у него в голове, боль разлилась по всему телу, его охватила вялость, — так случалось всегда, когда ему особенно докучали.
— Ну, я пошел, — поспешно ответил струхнувший Радлак, — извини, что украл у тебя столько драгоценного времени. Ты не думай, я ничего не имею против Петровича, просто меня возмутило, что он выступал против учреждений…
— И правильно делал, — оборвал его председатель измученным голосом. — Известно, что газеты пишут о нарушении нашей политической линии, а левые утверждают, что мы — шовинисты, симпатизирующие диктаторским государствам. Петрович же выступил как раз против инородных элементов в нашей среде. Эти элементы — тот болезненный гнилой нарост, тот ядовитый гриб, который отравляет наше сознание, словно молодых неопытных пчел, и они падают на землю и уже не взлетают, а только жужжат и бестолково мечутся, пока не подохнут. Правительство же объективно. Во имя объективности оно оберегает и гнилые наросты, и опасные грибы. Объективность — это старая дева, которая не разбирает, где кто, — хорош любой… «Что, прикусил язык?» — торжествовал председатель.