Желание скорого богатства скорее маскирует, чем раскрывает перед нами истинного игрока. Всякая страсть видит в выгоде, которая исходит от нее, лишь свое доказательство; а возможность получить много денег выражает игру не больше, чем возможность иметь много детей выражает любовь. Слов «игра», прежде всего, приводит на ум азартные игры; однако, с тех пор как крупные суммы вовлекаются в них, очарование проигрыша становится куда более интенсивным, чем выигрыша, для крупного игрока[76].
Игрок вступает в игру через абстракцию, которая скрывает лишь самое себя, авантюрист — через романтическую щедрость; игра и авантюра объединяются не в том, что они собой представляют, но в том, что они не представляют собой подчинение реальности.
Также есть чувство, которое и игрок, и авантюрист настоятельно испытывают: неудовлетворенность. Человек, вовлеченный в авантюру, является не большим авантюристом, чем тот, кто купил билет Национальной лотереи, является игроком; но человек, для которого авантюра стала тем, что она есть на самом деле — страстью, носит в себе костер Геракла; и, поскольку он зажигается в стольких сердцах, часто братскую общность. Если он не ищет ничего, кроме власти, люди чувствуют к нему скорее ту смесь восхищения и ненависти, которую вызывают в них все царственные особы[77]. Но, начиная с фанатичного отказа от социального удела и кончая неудовлетворенностью, авантюра участвует в восстании против порядка, установленного богами; и люди одержимы ею лишь потому, что они задаются вопросом, не должно ли им узнать урок Прометея в этих жестах императора, героя или чудака[78].
Неудача приносит авантюристу гибель, убивает его или делает нищим; успех объединяет его с тем социальным уделом, от которого он намеревался освободиться; так же, как игрок, он радуется, иногда против воли, если [не может больше] захватить у другого партнера. Чувство, которые он испытывает наиболее настоятельно — будь то из-за судьбы, навязанной ему, или из-за того, что он носит в себе — это неудовлетворенность[79].
Часть первая. Время поражений
Глава I.
Едва младший лейтенант Лоуренс был назначен в египетское отделение Интеллидженс Сервис[80], началась его борьба против каирского штаба.
Он был назначен в скромный отдел военной разведки, картографии и секретной службы, выполняющий функции службы безопасности Каира. Офицеры, которых направили туда в конце 1914 года — среди них капитан Ньюкомб, который когда-то отправился в поездку с целью составления карты Синайской пустыни, под прикрытием археологической миссии, с помощью двух молодых археологов, заведовавших раскопками в Каркемише[81], Вулли и Лоуренса — мечтали создать службу, достаточно сильную для того, чтобы развязать революцию в Сирии и в Месопотамии, бросить против Турции ее арабских подданных, как в начале века против нее были брошены ее христианские подданные.
«Офицер египетской армии, — писал Лоуренс по приезде[82], — пребывает в плачевном неведении о том, что находится по ту сторону границы. Вулли день-деньской сидит, составляет топографические карты и выдумывает хвастливые утки для прессы… Ньюкомб управляет бандой самых агрессивных шпионов и разговаривает с генералом. Я — офицер-картограф и пишу географические отчеты, пытаясь убеждать, что Сирия не населена исключительно турками…[83]»
Скорее гнев, чем ирония. Эта маленькая группа офицеров разведки, которые между собой называли себя «Незваные», изо всех сил кричала в уши глухих об уязвимости турецкого господства от Киликии до Индии. Не только из статистических данных они знали, что во вражеской империи насчитывается десять с половиной миллионов арабов против семи с половиной миллионов турок; они уже провели годы «по ту сторону границы». Они знали, что идея родины распространилась в Османской империи, как раковая опухоль, и что империя при смерти.
Абдель-Хамид[84], «красный султан», который когда-то под страхом смертной казни запретил произносить слово «родина» даже в армии, понимал, что эта идея несовместима с его империей: там не могло быть родины османской, только турецкая родина — а вместе с ней появляются родина македонская, сирийская, армянская, арабская. Турция не могла обрести родину и не потерять при этом империю. Едва только младотурки захватили власть[85] во имя нации, перед ними сразу же возникли притязания наций, издавна бывших их вассалами. Арабы — в Сирии и главным образом в Месопотамии, многие из которых занимали высокие посты в армии — со всей душой участвовали в младотурецкой революции, от которой ожидали федерализма. Вскоре после выборов — контролируемых младотурками — шестьдесят арабских депутатов заседали в Парламенте против ста пятидесяти турок; три — в Сенате, против тридцати семи турок; через несколько месяцев партия «Единение и Прогресс» стала расистской и сделала своей идеологией туранскую идеологию Энвера[86]. За победой революции почти всегда следует возвращение национализма побежденных правителей. Все нетурецкие общества были распущены, административная централизация усилена, арабское движение стало преследоваться. Арабы возненавидели младотурок больше, чем ненавидели Абдель-Хамида: они испытывали больше надежд на них, и новые тираны еще вчера были их друзьями.
76
Вариант автора: Есть география авантюры, и вся она сосредоточена вокруг слова «игра». Азартные игры — карты, рулетка, скачки; и психология игрока в карты, примыкающая к психологии исследователя, отличается от нее лишь в одном пункте. Там, где вовлечены крупные суммы, очарование проигрыша становится куда более интенсивным, чем выигрыша; для крупного игрока не кажется парадоксальным, что если он выигрывает, то для того, чтобы быть способным проигрывать. Игра — это конфликт между игроком и рулеткой, которая, как ему кажется, крутится лишь ради него — цена физического осознания судьбы, связанная с завораживающим противостоянием ей. В этом есть опьянение, и, как всякое опьянение, оно находит силы в том, что дает человеку
77
Вариант автора: Если авантюрист не связан ни с чем, кроме воли к власти, люди чувствуют к нему скорее ту смесь восхищения и ненависти, которую вызывают все царственные особы. Но они знают, что он носит с собой свой костер, что авантюрист приговорен самой своей природой. Короли, которые сделали больше всего для народа Франции (я не говорю о Людовике XIV, символе сомнительном, но о Святом Людовике, о Генрихе IV, хоть оба они и погибли трагически) не затрагивают тех областей народной души или поэзии, какие затрагивает Наполеон — потому что Наполеон означает остров Святой Елены.
78
Вариант автора: Может ли человек жить, если он признает свою жизнь? Разрушение идентичности.
79
Варианты автора, приложенные к введению и не связанные с текстом. 1). Всю свою жизнь он был в осаде; но сначала эта осада была веселой. Враг был несознаваемым, потому что это было человечество, за исключением нескольких личностей, которые любили Неда; но это был отдаленный враг. Уже присутствующий в тысяче обличий, но которого нельзя избежать. Сначала он явился в форме порядка. Не то чтобы Нед был бунтарем (Лоуренс тем более им не будет). Он был чужаком
80
Лоуренс прибыл в Каир 20 декабря 1914 года и оставался там до 21 ноября 1916 года. Его первое путешествие на разведку Хиджаза имело место между 12 октября и 5 ноября 1916 года. Его пребывание в Каире с 5 по 21 ноября было его последней долгой остановкой в ходе войны.
81
Раскопки проводились с марта по июль 1911 года, с февраля по сентябрь 1912 года, с февраля по июль 1913 года и с марта по июнь 1914 года.
82
Не совсем точно: он писал это не по приезде (20 декабря 1914 года), а больше месяца спустя (2 февраля 1915 года).
83
Письмо Д. Хогарту от 2 февраля 1915 года, цитируется по: The Letters of T. E. Lawrence, под редакцией Edward Garnett, London, Jonathan Cape, 1938, стр.192. (Здесь и далее письма Т. Э. Лоуренса и его корреспондентов цитируются — и переводятся — по данному источнику).
85
Партия «Молодые турки» объединила либералов и реформаторов, которые, после того, как возвели Абдель-Хамида II на трон в 1876 году, доминировали в политической жизни Османской империи до 1918 года.
86