Хуссейн не отвечал ничего, пристально глядя в окно, перед которым сидел. Фаузи удалился. Он не пытался больше послать к великому шерифу какого-нибудь эмиссара, чтобы навести справки в государстве о состоянии умов националистов: ответ на его вопрос мог исходить лишь от одного из его сыновей — которые не могли появиться в Дамаске, чтобы не попасть под немедленное подозрение.
Божественная помощь пришла к нему необычным путем. Вали[102], которых турки прикрепили к нему, с тех пор, как перестали ему доверять, были нарочито доброжелательными к нему: Хуссейн распорядился обыскать их багаж и обнаружил, что вали готовили его убийство. В негодующем письме он объявил Константинополю, что он направляет к ним своего сына Фейсала, в доказательство своего недоверия к плану его убийства.
Фейсал, в противоположность Абдулле, имел репутацию сторонника турок; он был лично связан с большинством руководителей «Единения и Прогресса», и, так же беспокоясь по поводу альянса с союзниками, был всегда противником восстания. Хуссейн поручил ему серьезно оценить и подготовить националистов Дамаска; и, в той мере, в которой соглашение было возможно — служащих миссии Китченера. К тому же он избежал бы ошибок, к которым личные симпатии и желания могли бы толкнуть Абдуллу. Великий шериф направил к заговорщикам если не их противника, то по меньшей мере того, кто был настроен против их политики.
Во всем этом «Незваные» не видели ничего, кроме трений между великим шерифом и вали из Мекки. К тому же проявлялись многочисленные симптомы враждебности между арабами и турками. Лоуренс предложил высадку на сирийском берегу. Теперь, помимо картографической работы, на нем было составление дневника передвижений турецкой армии, и он знал, что арабские дивизии были расквартированы в Сирии и Месопотамии: что они восстали бы, как только высадка была бы объявлена, и, несомненно, образовались бы местные правительства, главным образом на юге гор Таурус. Турецкая армия осталась бы перед Константинополем, вторым фронтом, сложившимся в Сирии; если бы ее направили для подавления восстания, шансы на успех высадки, предполагаемой в Дарданеллах, становились существенно выше.
Лоуренсу было известно, что, несмотря на помощь, которую он получал от Клейтона, его рапорт, переданный в вышестоящие инстанции, не будет рассмотрен еще несколько месяцев, а может быть, и никогда. Штаб в Египте считал, что его секретная служба нужна для того, чтобы собирать данные разведки и выполнять приказы, а не для того, чтобы предлагать планы. Там с раздражением — и, возможно, не без зависти — смотрели на эту маленькую группу, почти свободную от дисциплины, состоящую из людей, которые были военными лишь наполовину, а держались и вовсе не по-военному. Что касается автора рапорта, то его напористая фантазия, слишком длинные волосы, постоянное отсутствие мундира, страсть к мотоциклам и неумение правильно отдавать честь действовали на нервы многим кадровым офицерам[103].
В штабе сначала считали силы турок незначительными. В начале войны армия в двадцать шесть сотен единиц пыталась проникнуть в Египет. В то время как немцы тщательно организовали переход Синайской пустыни, орден дервишей предпринял яростную пропаганду. В Египте было мало английских солдат (шестьсот человек на момент объявления войны); разве стали бы мусульмане Хедива стрелять в своих братьев? Пятнадцать тысяч дромадеров, взятых в племенах, обеспечивали провиант, везли горные орудия и разобранные понтоны, как некогда корабли Рено де Шатильона, пробираясь лишь ночью через безлюдье Моисея, где кличи дервишей отвечали на приказы немцев-инструкторов. В ночь со второго на третье февраля эти Вальпургии[104] песков приблизились к Каналу. На рассвете пришел только один полк. В дело были вовлечены англо-египетские батареи; перед полуднем прибыли английские крейсеры, затопили понтоны[105] — и турецкая армия, на пятнадцати тысячах разъяренных дромадеров, с пехотинцами, составленными в отряды по прусскому образцу и неграми на верблюдах, была обращена в поспешное отступление.
Лоуренс и его друзья утверждали, что это романтическое время прошло; и в этом пункте штаб был с ними согласен. Но большая часть их начальников считала, что война идет не в Египте, а во Франции; если Суэцкий канал будет защищен, долг египетской армии будет выполнен, и свободные дивизии должны быть направлены к Сомму. Наконец, инициатива высылки экспедиционного корпуса принадлежала лишь Лондону.
Лоуренсу было известно и то, что он найдет поддержку в Англии — несомненно, он даже не стал бы писать свой рапорт без уверенности в этом. Как большинство «Незваных», он был связан с хранителем Эшмоловского музея в Оксфорде[106], Хогартом. Они ждали многого от его выдающегося положения в Географическом обществе, от того, что он поддерживал отношения с большинством политических руководителей Великобритании, доверявших его знанию средиземноморского Востока; они знали, что Хогарт, как и они сами, верил в арабское восстание, и был вызван в Каир, как только смог покинуть Лондон. Именно благодаря ему — прямо или косвенно — Лоуренс смог путешествовать по Сирии[107], получить свой диплом в избранной им своеобразной манере[108], участвовать в раскопках в Каркемише[109], предпринять вылазку в Синайскую пустыню, поступить на картографическую службу в Лондоне, и, наконец, в службу разведки в Египте.
102
103
Хотя в двух последних абзацах Александретта не упоминается, но, конечно, в деле с высадкой он скорее был ее сторонником, чем действующим лицом. Лоуренс претендует на то, что он инициировал эту идею, которая заняла почти безмерное место в его уме. Он видел в отторжении этого плана не только, в какой-то степени, личное оскорбление, но и главную ошибку высшего командования. См. M. Lares, T. E. Lawrence, la France en les Français, Publications de la Sorbonne, Imprimerie nationale, 1980, стр. 122–137. Вопрос этот исключительно противоречив и, по всей видимости, можно заключить, что Лоуренс в свое время (начало войны) не был неправ.
104
105
Роль в этом деле французов была важной и, возможно, даже решающей. Англичане признавали это. Удивительно, что Мальро полностью обходит ее молчанием. «В атаке на Суэцкий канал (2–3 февраля 1915 года) французская авиация и флот сыграли весомую роль. С 26 января 1915 года военные суда были там, настоящие плавучие батареи. (…) «Моим войскам было нечего делать», — сказал генерал Уилсон. Кажется, так и было, хотя французские корабли только блокировали атаку: 5 февраля 1915 года «D’Entrecastaux» уничтожил за 15 часов самую крупную часть турецкой артиллерии. В это время в 30 метрах наши гидросамолеты метали на турок бомбы и ракеты. Турки, потерпев поражение, отступили, и все удалились, очень довольные. Джемаль-паша выпустил прокламацию: «Экспедиция была предпринята лишь для разведки канала, чтобы подготовить будущее наступление: операция имела блестящий успех; успех полный; поздравляю всех с великолепным военным свершением». Британские местные власти, восхваляя Францию, воздержались от того, чтобы преследовать турок и позволили им спокойно вернуться». (T. E. Lawrence, la France en les Français, стр.139, см. также стр.137–140). Также см. Georges Douin, L’Attaque du canal de Suez, Delagrave, 1922). Дуэн, лейтенант корабля, может быть, возражает Полю Шаку (безусловно настроенному против англичан задолго до Второй мировой войны, тем более во время ее), см. Pascal Ory, Les Collaborateurs 1940–1945, Seuil, 1976, стр. 118, 151,152,156, сн.220, и On se bat sur mer, Les Editions de France, 1926, особенно стр.252. Название третьей главы симптоматично «Франция спасает Суэцкий канал, февраль 1915 года».
106