Корреспондент посылает мне некоторые интересные подробности о жизни, которую ведет этот голубоглазый мечтатель, внешне похожий на мальчишку. он пробыл в лагере авиации под карачи последние двенадцать месяцев и кажется совершенно счастливым. Другие любят его, потому что в нем нет «чванства», и не обижаются, что он отказывается сопровождать их в редких поездках в Карачи».
!
Не думаю.
Вот это «глубокое размышление».
Будь во мне хоть сколько-нибудь чванства, они вышибли бы его у меня из того, что среди них именуется «черепушкой». Чванство — очень дорогостоящая и опасная вещь для легковесов.
Он никогда не посещает Карачи. Вместо этого он уходит, когда свободен от своих обязанностей, на край пустыни, с карманом, полным сигарет, приобретенных из его дневного заработка, составляющего немного шиллингов.
Там он беседует с деревенскими жителями и присоединяется к их глубоким восточным размышлениям».
«Край пустыни». Да мы там в самом центре пустыни!
Только, к несчастью, я никогда не курил!
3 шиллинга, может, и немного: если так, то слишком немного.
Не зная ни слова ни на одном из индийских языков; но, предполагаю, они говорят по-английски, если тут есть деревня. Я ни одной не видел.
Вот чушь. Деревенские жители всех стран сосредоточены мыслями на тех частях своих тел, которые находятся, по арабской поговорке, между пупком и коленом. Еда и секс: а я не размышляю, тем паче глубоко, ни об одном из них.
Дорогой Блюменфельд, скажите вашему юному дарованию, что это полный провал. Я и во сне лучше бы написал. Однако надеюсь, он удовлетворится тем, что забудет об этом. Я обещаю за это не писать небылиц о нем.
Индия, во всяком случае — Карачи, — это куча пыли. Карачи — читай Драй-роуд, семь миль от города, где находится наш аэродром. Я не выходил из лагеря с тех пор, как попал сюда, так что размеры кучи пыли, о которой (около которой и среди которой) я все это говорю — одна миля в длину и миля с четвертью в ширину. Если это подлинный образчик Индии, то с таким же успехом и Англии.
Климат удивительный. Никогда не бывает достаточно жарко для шлема и достаточно холодно для шинели. Если авиация когда-нибудь доставит его в Англию, бедной старой Ривьере крышка. Двенадцать месяцев весны в итальянском духе!
Не будучи большим поклонником Италии, я буду наслаждаться своим пожизненным заключением в Англии, когда добрые боги вернут ее мне в 1931 году. Это будет действительно хорошо. Плевать на снег, дождь, ливень и мороз.
Если кто-нибудь еще напишет обо мне книгу, я убью его, безболезненно и естественно, но очень быстро. Я тоже не стану писать еще одну книгу о себе. Это «Восстание», между прочим, принесло 7000 фунтов владельцу авторских прав, и это был не я! Неплохой успех. Теперь этому конец.
Пожалуйста, напоминайте вашим волкам каждый год первого числа, что «полковник Лоуренс» находится в черном списке «Дейли Экспресс», и о нем нельзя упоминать никогда: в этом случае, поверьте, искренне ваш, Т. Э. Шоу».[967]
Но Лоуренс не мог ни на что рассчитывать, кроме вмешательства редакторов газет, с которыми он поддерживал дружеские отношения. И он вспоминал Фарнборо.
Кроме того, сержант в Крэнвелле не зря отмечал его ужас перед проповедями; со времени своего прибытия в Индию[968] он не посещал службы, пока Харли не сменил офицер, который потребовал присутствия Шоу в церкви. Он пытался объясниться; напрасно. Он написал Сальмонду, тогда пребывавшему в Индии, и, несколько дней спустя, был перемещен в Пешавар, затем в форт Мираншах.[969]
Больше не было церкви. Не было газет. Двадцать пять летчиков за колючей проволокой, гнезда для пулеметов и прожекторов, напротив — Памир. В шестнадцати километрах — Афганистан: «Созерцательная жизнь!» Он продолжал получать письма друзей о «Чеканке», вырезки из прессы, относящиеся к «Восстанию», книгам Грейвса и Томаса, и отвечал: «Чеканка»? Почему я написал это в 1922 году?.. Приличный второй сорт, как мои книги и я…»[970] и, мимоходом, о своих биографиях: «По общему тону кажется, что люди наконец-то сыты по горло мной и моей легендой…»[971] Оторванный от мира, иногда довольный этим, а иногда его «пробирает дрожь от мысли об улицах Вестминстера или проселочных дорогах Англии…»[972] Затем, мало-помалу, несмотря на бесконечные полотнища гор, покрытых скрюченными деревьями и, казалось бы, разделяющие людей, Мираншах становится частью мира. Там не было шума: шестьсот индийских разведчиков, объединенных с летчиками, были невидимыми в другой части форта. Ни птицы, ни зверя — только шакалы, которые, едва прожекторы зажигались, оглашали Памир своими жалкими криками; индийские часовые тщательно прочесывали склоны лучами прожекторов, в которых иногда зажигались глаза животных, которых они не могли рассмотреть…[973]
967
Письмо от 2 февраля 1928 года Р. Д. Блюменфельду, The Letters of T. E. Lawrence, стр.572.
969
С 14 июня 1928 по 8 января 1929 года. Об отвращении Лоуренса к обязательному присутствию рядовых на религиозных службах см. свидетельство сержанта Пью (приведено раньше) и T. E. Lawrence by his Friends, Б. В. Джонс, стр.415, и У. М. М. Харли, стр.408.
970
The Letters of T. E. Lawrence, стр.610. Мальро ошибается в переводе: слово why в контексте означает не «почему», а «что ж, я написал… и т. д.»
971
Письмо от 20 января 1928 сэру Герберту Бейкеру, The Letters of T. E. Lawrence, стр.568; слова «и моей легенды» добавлены Мальро.
973
Парафраз письма от 30 июня 1928 года Х. С. Иду, The Letters of T. E. Lawrence, стр.614.