Издание должно было быть доверено Брюсу Роджерсу, одному из тех издателей, которыми Лоуренс восхищался. «Занимаясь переводом, можешь возиться, как ремесленник, играя со словами, и не несешь ответственности, как художник, за их оформление и значение».[980] И гонорар за перевод — девятьсот фунтов — был достаточно высоким, чтобы Лоуренс им не пренебрег. Он писал Бернарду Шоу, что еще мечтает печатать стихи, когда покинет ВВС, но:
«Я признаю, разумеется, что ручная печать сегодня не более чем жеманство. Можно сделать прекрасную работу вручную, совершенно такую же хорошую, как монотип, и почти такую же хорошую, как линотип: но стоимость ее — плоть и кровь. Вроде мальчиков-трубочистов.
Нет, я не адъютант в этом лагере. Просто печатаю на машинке, веду архив и послужные списки. Я делаю то, что прикажут, и смиренно переписываю черновики, переданные мне. Офицерам нужно относиться ко мне лучше, чем они настроены, чтобы я без последствий вышел за рамки, положенные клерку ВВС. К тому же я не очень хороший клерк: хотя при дневном свете я печатаю чуть лучше, чем сейчас.
Вы спрашиваете, чего я жду от жизни, когда меня уволят. Могу рассказать вам, с множеством «если». Если Тренчард расстроится из-за моей «Чеканки» (тех заметок о ВВС, которые вы видели, и он тоже видел), он заставит меня покинуть ВВС в феврале 1930 года. Если он не будет держать на меня зла, то оставит меня в покое, здесь и в каком-нибудь английском лагере, до 1935 года. Или Тренчард может оставить ВВС сам, и его последователь будет добрее ко мне. Однако, в 1930 году или в 1935, мне придется уходить. Мое намерение — если у меня будет верный доход по фунту в день, обосноваться в Клаудс-Хилле, своем коттедже, и сидеть тихо.
Если мне придется зарабатывать себе на хлеб с маслом, я попытаюсь найти работу в Лондоне. Какую работу — зависит от моего здоровья. Мое тело было переломано в самых разных местах и в прошлом часто перетруждалось: так что я не уверен, что продержусь в хорошей форме. Я думал о работе ночного сторожа, в каком-нибудь банке Сити или в деловом здании. Единственное требование для этого — опыт службы; и честность — условие, которое преграждает путь очень многим из тех, кто служил. Я могу получить хорошие рекомендации от людей, которым доверяют банкиры, так что у меня неплохие шансы найти место. Почти лучшее, чем мое место сейчас; потому что сэр Герберт Бейкер, архитектор, который строит новый Английский Банк, говорил обо мне с управляющим советом, и они отметили в своих записных книжках, что мое прошение о принятии должно быть рассмотрено со всей возможной благосклонностью, если или когда я его подам.
Видите ли, нет такого ремесла, за которое я мог бы взяться, и я слишком стар, чтобы учиться, да и устал уже учиться. Поэтому мне надо искать такую работу, где не нужно навыков; и по возможности в помещении, если я не останусь в хорошей форме. И мне нравится Лондон. И мне хотелось бы работать в одиночестве. Непросто сходиться с людьми. На ночной работе никто не будет часто встречаться со мной или слышать обо мне. Я долго думал последние два или три года, чем я займусь, если в ВВС мне вдруг придет конец (видите ли, это предусмотрительно: я отдан на милость Хоара и Тренчарда, и принадлежу к тем, о ком рассказывают сказки и верят чему угодно, хотя я честно стараюсь ненавязчиво проползти стороной), и я слушал других ребят, или присоединялся к их разговорам, когда они обсуждали работу на гражданке: — и из всего, о чем я слышал, эта работа ночного сторожа кажется самой подходящей для меня, чтобы можно было удержаться на ней всегда. Видите ли, там главным образом требуется, чтобы сейф на следующее утро оставался нераскрытым. Вы заступаете на дежурство, когда уходит последний клерк, и дверь запирается. Вы покидаете дежурство, когда первый пришедший открывает дверь утром. Никто другой никогда даже не слышит о вас как о личности.
980
Письмо от 28 августа 1928 года Э. М. Форстеру, The Letters of T. E. Lawrence, стр.625.