Рядом с чудесным реальное пробиралось украдкой, было жалкой Золушкой: подлинный мир начинался с приходом фей и Страшного суда. Романтизм не принимал свои выдумки ни за ложь, ни за правду; они принадлежали другой области, воображаемому, самому хрупкому приближению к области возможного. Разумеется, что критика со стороны реальности — для него постоянная угроза: раз короли не женятся на пастушках, как сделать так, чтобы они все-таки поженились? Переместить эту свадьбу в прошлое или на южные моря. Со смертью чудесного воображение изобрело экзотизм, так же как изобрело прошлое, потому что ему нужны были места, где могло произойти воображаемое — где оно имело право быть подлинным… И воображаемое было ностальгией, как чудесное — ностальгией по раю, потому что эти места и были раем — те места, где люди скрывались от удела человеческого.
Но то же самое, что побуждало западный мир к стабильности, вело его к завоеваниям. Одна из обычных интерпретаций истории предполагает, что Запад, должно быть, унаследовал свою завоевательную мощь от Римской империи и германских племен; но эта мощь, очевидно, более серьезно была воплощена в Сиди Окба[52], чем в Штауфенах[53], в Тимуре[54], а не в христианских рыцарях Никополя[55]. Чехар-Баг, Елисейские поля Исфахана, был спланирован, когда Париж состоял из одних переулков, и ни в каком отношении Версаль не был выше, чем императорский дворец Мин[56]. В XVIII веке европеец начал всюду одерживать победы. Чтобы какая-нибудь колония, в Индии или в Китае, могла существовать, достаточно было, чтобы европейская эскадра в Индии или в Китае была сильнее, чем китайская или индийская армия; и чтобы эта колония не могла существовать — чтобы японская армия была в Японии так же сильна, как европейская эскадра. Чтобы завоевать Мексику, нужна была удача и гений Кортеса; чтобы завоевать Бирму и Тонкин[57], не требовалось ничего, кроме воли. Это породило существенные последствия: идея авантюры — присутствия единственного белого человека вне Европы — стала связана с идеей власти.
Однако в то же время больше не существовало власти вне действия. Чародеи были мертвы. Мечта быть королем — так себе мечта, когда можно мечтать быть Фаустом; но больше никто не мечтал быть Фаустом, каждый мечтал быть королем.
Ибо честолюбие стало воспламеняющей страстью. Три важнейших романа Европы с 1830 по 1880 год — «Отец Горио», «Красное и черное» и «Преступление и наказание» — были посвящены ему и постоянно его вдохновляли. До этих пор оно ценилось мало, его путали с тщеславием и завистью. Не считая разве что принцев, достойное честолюбие было посвящено лишь служению: в том смысле, что вдохновлял энергию Тюренна[58], который был всецело на службе короля, по сравнению с иронией, с которой встречали презрением Мазарини и Дюбуа[59]. Будь честолюбец принцем, его извиняли: иначе он был фигурой наглеца. Жюльен Сорель бредил Наполеоном, и Стендаль тоже, когда создавал его; но читатель поначалу видел в этом семинаристе не более чем Руссо в «Les Charmettes»[60], и должно было пройти полвека, чтобы выявилось благородство Жюльена и страстная сложность Стендаля…
Рождение Соединенных Штатов и то, что Французская революция пустила демократию по всей Европе, даровало каждому право на честолюбие. Наполеон стал мифом к 1840 году: как считать низкой страсть, которую разделяет самая завораживающая фигура века?[61] Энергичность стала великой добродетелью Запада…
Быть может, честолюбие было не так презренно, как честолюбцы: аристократическое общество считало их средства неизбежно низменными. Они и были низменными, разумеется, когда были направлены на то, чтобы добиться аудиенции или милости, но не победы в бою и не основания фабрик. Точный и ненавидящий портрет, который сделал Мишле с Бонапарта[62], совпадал с его видением маленького колдуна, читающего линии на прелестных ручках в салоне Жозефины Богарне, показывал чудесное стремление обольщать, с которым смешано всякое честолюбие, прежде всего — в своем происхождении. Но скоро у Бонапарта появились в распоряжении средства более убедительные. Энергичность, а не обольщение, стала главным средством честолюбия, и это легло в основу его достоинства[63].
52
53
Иначе Гогенштауфены (1138–1254), династия южно-германских королей и императоров Священной Римской империи. (Примечание переводчика).
54
55
56
Династия китайского происхождения, которая в 1368 году вытеснила монголов Юаня и основала Пекин.
57
Мексика была завоевана между 1519 и 1535 годом испанцами, Бирма — в 1829 году англичанами, а Тонкин — между 1882 и 1885 годом французами.
58
59
60
Местечко, где располагалась ферма покровительницы Жан-Жака Руссо, г-жи де Варан. (Примечание переводчика).
61
Вариант автора: «Знаете ли вы, что такое честолюбие?» — внезапно спросил Наполеон у Фьеве. «Мне кажется, — вполголоса ответил тот, улыбнувшись и бросив взгляд на придворных, находящихся рядом, — если бы у меня были слова, чтобы определить его, мне не было бы недостатка в примерах». «Нет, вы этого не знаете! Это то, что заставляет испытывать свои силы против того, что сопротивляется»
63
Вариант автора: Это время так близко к нашему, что