И сейчас они тайно собрались, чтобы посоветоваться вместе о том, что им делать и куда направить уставшие от бегства стопы.
Ибо вести, которые принес из города Никодим, член синедриона, очень обеспокоили их, особенно тех, кто был пуглив от природы. Старейшины иудейского совета, опасаясь наказания за распятие Учителя, распространяли клеветнические толки о Его учениках и апостолах, угрожая истребить всех силой своей верховной власти или очернить перед правительством цезаря как мятежников и врагов Римской империи.
Это напугало тех из них, кто были самыми слабыми, и они с тревогой сбирались под крылом Петра, словно птенцы в поисках пристанища, заботы и утешения…
У ворот в стене на входе стояли двое стражников и не впускали внутрь никого, кто не мог показать значок, называемый тессерой. Во внутреннем дворе перед домом несколько верных последователей произносили утренние молитвы, другие, которые уже укрепили души разговором с Господом, говорили приглушенными голосами или поглядывали вверх, на окна верхнего этажа, где в комнате заседали апостолы.
Был с ними и Иосиф Аримафейский, тот самый, который раздобыл гроб для Господа и выпросил у Пилата разрешение на похороны, и Нафанаил из Каны Галилейской, прозванный учениками Варфоломеем, и Мария, жена Клеофаса, мать Иакова и Иосифа, и несколько других благочестивых женщин, что присутствовали при смерти Иисуса.
А всего в горнице, вместе с теми, что стояли во дворе или ждали в сенях, собралась сотня и двадцать человек, сами ученики и верные последователи Христовы… В просторной, побеленной известью палате стоял длинный и широкий стол, устланный льняной скатертью, а вокруг него стояло тринадцать седалищ. Одно из них было пустым. Там пятьдесят три дня назад сидел любимый Учитель, чтобы в последний раз разделить трапезу с учениками. С тех пор это место пустовало. Никто не смел занять его после Него; даже сам Петр, первый из апостолов…
Этим вечером здесь царило странное молчание; все сидели задумчивые, полные особых предчувствий.
Наконец Симон, называемый Петром, заметив их задумчивые лица, прервал тишину:
— Братья мои, что же вы такие грустные и озабоченные? Воистину пристало нам радоваться, а не печалиться. Ведь воскрес Господь, как завещал, на третий день, и вознесся во славу Отца Своего. Но вижу, что здесь среди вас есть еще люди слабого духа и малой веры, которые, сомневаясь в правдивости слов Его, качают головами. «Воистину, воистину, — говорил Господь, — стократно счастливее те, кто не видел и уверовал».
И устыдились некоторые из присутствующих и, набравшись духа, начали веселее поглядывать друг на друга. Один из учеников, по имени Клеофас, вышел из толпы собравшихся и голосом, полным радости, начал рассказывать, как он вместе с еще одним товарищем встретил воскресшего Иисуса на дороге в Эммаус. И сильно укрепил своим рассказом падшие уже было сердца, ибо шум, который учинился в светлице, сделался радостным, когда начали вспоминать и дальнейшие явления их Господа.
Так свидетельствовали Андрей и Матвей, а также Филипп и Варфоломей и другие апостолы, как в тот же вечер Господь вошел сквозь запертые двери в комнату и приветствовал скорбящих и печальных словом мира. И Фома Неверующий теперь страстно подтвердил, как восемь дней спустя он сам вкладывал руку в бок Учителя и палец в раны на ладони Его.
И снова, в четвертый раз узрели Его на берегу Генисарета, когда, усевшись в лодку вчетвером с Симоном, собирались забрасывать невод. В конце, с печалью, но и с надеждой на лучшее завтра припомнили предивное мгновение на Елеонской горе, где в последний раз явился Учитель в сиянии Своей надмирной славы и сошел в мир иной со сладким обещанием на устах:
— Не оставлю вас сиротами, но пошлю вам иного Духа истины, Параклета[123], чтобы остался он с вами до скончания веков.
Все подняли головы и, укрепленные в сердцах своих, ждали чего-то величественного. Какой-то новый дух вступил в них и разжег огонь воодушевления и веры. Даже самые слабые, что хотели уже бежать из Иерусалима от мести евреев, теперь устыдились перед собой и другими, решив ждать знака от Господа.
Симон Ревнитель и Иоанн Зеведеев затянули песню, тихую, но сладкую, как печаль пробуждающейся весны, ту самую, что пели вместе с Учителем после последней вечери. За ними вступили и другие, и зазвучала горница хором светлых и чистых голосов.
Пение это неслось из комнаты в город и разливалось чудесным эхом, усиливавшимся между домами, так что прохожие останавливались на улицах и, удивленно озираясь по сторонам, вопрошали: