В избе раздался предсмертный хрип…
Приближался полдень. Тихо было на Яворовом острове, тихо и сонно. Жар лился струями с побелевшего неба. В горячем воздухе беззвучно проносились раскаленные полудницы[12]. Теплая струя воздуха шла со двора, вливалась в хату, проплывала, извиваясь через сени и выплывала с другой стороны в сад… Наверху несли свою стражу застывшие деревья. По распадкам, в щелях земли, покрытой мелкими стеблями, по выкорчеванным деревьям скользили пестрые ящерки… Двое желтопузиков выбрались из укрытия и, скользя гибкими суставами, свернулись в два чернеющих на песке кольца. Тут и там стонали сверчки, застрекотал кузнечик… В прибрежных кустах раздавался одинокий тоскливый голос иволги.
19 февраля 1907 г.
ПРОКЛЯТИЕ
1. В час похоти
День клонился к вечеру. Одурманивающее, необыкновенное осеннее время, давно перезрелая пора, когда уже собраны хлеба на полях, бабье лето распустило кудельные волосы, усыпало спелыми плодами деревья…
Лежащие вдали заливные луга и стоящие под паром поля стерни заливало светом солнце… могучее, удивительно жаркое для этого времени года, возбуждающее…
Вновь оживали и прорастали травы, у зверья начался несвоевременный гон, шалели люди…
Соблазняюще заблагоухал чабрец, разнеслись манящие чары коровяка, волчеягодника… раскинулись чувственные пряслица хвощей, вздымались ветви лиственниц…
Тихохонько!., тише, тсс, тсс!..
Склонились в диком блаженстве степные осоки, сплелись буйными развратными кудрями лебеда с овсяницей…
Опьяненные исступлением, робко зазвенели в воздухе насекомые, выскользнув из убийственных объятий поздней осени…
Тихохонько!., тише… тсс… тсс…
Дивный вечор, томимый осенней печалью…
Умолкли села, притихли поля, вслушиваясь в шепоты своих соков…
Вечерняя заря бесплодно неистовствует в старческом бессилии слабых ласканий. В знойный час вожделения, в клятвенные мгновения воспламенения чувств, когда солнышко склоняется на закат, покоряя гребни холмов…
Бесплодный пыл, выродившееся стремление, время распутных совокуплений…
Тихохонько!., тише… тсс… тсс…
В перезревшем саду слышен говор старых раскидистых деревьев, плодами гордых, благословенных.
Старый, добрый сад — Блажея Жвача владение…
А в саду тихо. По дорожкам смятым покрывалом разостлалась осыпавшаяся листва, вокруг стоят усохшие подсолнухи…
Только под перелазом виднеются заросли пижмы, ласкаются, прижимаются к забору…
А в саду тихо… Лишь опавшие пожухлые листья зашуршали, завертелись кругами и улеглись наземь…
У ворот в зарослях перед хатой был виден молодой, красивый человек, быстро поглядывавший на проселок. Видать, беспокоился крепко и чувствовал себя неловко, ибо без конца посматривал на изгородь, что белела за деревьями, и снова возвращался взглядом к тянущемуся по тракту облаку пыли.
Высматривал кого-то — будто истосковался по гостю.
Нес стражу в проклятом ожидании собственного родича перед отцовской усадьбой, ибо брат младший с мачехой совокуплялись там нынче в жаркий час заката, в отблесках вечернего зарева.
Так он охранял их от отца, поставленный на страже у входа, когда старик перед рассветом на ярмарку выбрался.
Посматривал, чтобы предостеречь их, когда тот будет возвращаться в усадьбу с коралловым ожерельем для своей молодой жены Халынки, да с обновками для сынов родимых.
А вернуться он должен был в сумерках, дорогой, что вела к городу.
Притаился Вонтон, прижался к земле, охраняя кровосмесительную любовь. Ибо такова была воля Остапа, младшего брата.
Странную, непреодолимую власть над ним имел, так что Вонтон не мог ни уклониться, ни вздохнуть свободно И не было это любовью братской, сердечной — куда там! Только боялся чего-то страшно, робел от ядовитого блеска его темных глаз, мерцающих необычайным жаром. Мрачно клубилась в них дикая мощь и сковывала волю, так что ни на шаг не смел отступиться от нее.
У Вонтона сердце было смелое, неустрашимое, в любой момент готов был и к смерти и к приключениям и никому не угождал: крепкий, в плечах широкий, ловкий, гибкий — не было никого, кого бы он боялся. А все же когда Остап говорил с ним, поблескивая глазами, что-то наставительно внушал ему тихим и повелительным голосом, он слушал, невольно замерев на месте. Часто отсутствовал дома по несколько недель, уходил на заработки — надеялся, что хоть немного отдохнет, от тяжкого гнета избавится… напрасно! Вонтон не смел перечить брату ни помыслениями напрасными, что в глубине души топил, скрывал в тумане, подавлял, ни пылкими желаниями.
12
Призраки, являющиеся в жаркий ясный полдень в образе высокой красивой девушки, уродливой старухи или чудовища.