Медленно все взгляды, ведомые общим порывом, сосредотачиваются на поезде из Бжеска. Он стоит, весь глухой и молчаливый. Только зажженные в купе лампы тлеют ровным, спокойным светом, только в открытых окнах легкий ветерок играет занавесками…
В вагонах мертвая тишина, никто не высаживается, никто не выглядывает изнутри. Сквозь освещенные прямоугольники окон видны пассажиры: мужчины, женщины и дети; все целы и невредимы — никто не получил ни малейшей травмы или контузии. Однако состояние их удивительно загадочное…
Все застыли стоя, обернувшись лицами в направлении, где исчез призрачный поезд; какая-то чудовищная сила заставила этих людей замереть в одной позе и держит их в немом остолбенении; какой-то мощный ток пронзил это скопление душ и поляризовал их на один лад. Вытянутые руки указывают на какую-то неизвестную цель, очевидно, далекую — подавшиеся вперед тела, наклонившиеся торсы стремятся в головокружительную даль, в какую-то далекую мглистую страну — а глаза… остекленевшие, одержимые тревогой и… восторгом, тонут в пространстве без границ…
Так стоят и молчат; не дрогнет мускул, не моргнет веко. Так стоят и молчат…
Ибо пронеслось сквозь них престранное веяние, ибо коснулось их великое озарение, ибо эти люди были уже обезумевшие…
Вдруг загремели звуки мощные и знакомые, окутанные повседневной безмятежностью — удары, упругие как сердце, которое колотится в здоровой груди, — размеренные, привычные звуки, с давних пор возвещавшие одно и то же:
— Бим-бам… — и пауза. — Бим-бам… бим-бам…
Сигналы продолжались…
СИГНАЛЫ
На товарной станции, в старом, давно вышедшем из строя почтовом вагоне, собрались, как всегда, поболтать, несколько свободных от службы железнодорожников. Были три начальника поездов, старший контролер Тршпень и заместитель начальника станции Хашчиц.
Поскольку октябрьская ночь была довольно холодной, то разожгли огонь в железной печке, труба которой была выведена в отверстие на крыше. Этой удачной идеей общество было обязано сообразительности начальника станции Сьвиты, который самолично притащил изъеденный ржавчиной обогреватель, выброшенный из какого-то зала ожидания, и отлично приспособил его к новым условиям. Четыре деревянные, обтянутые драной клеенкой лавки и садовый стол с тремя ногами и широкой, как щит, столешницей дополняли внутреннюю обстановку. Фонарь, подвешенный на крюке над головами сидящих, рассеивал по лицам тусклый, полусумрачный свет.
Так выглядело «железнодорожное казино» работников станции Пшеленч, уютное пристанище бездомных холостяков, тихая, уединенная пристань для сменившихся со службы кондукторов.
Здесь в свободное время собирались утомленные ездой бывалые, старые, поседевшие «железнодорожные волки», чтобы отдохнуть после закончившейся смены и поболтать с коллегами по профессии. Здесь, в дыму кондукторских трубок, в чаде папирос, за жеванием табака бродили отголоски бесчисленных рассказов о приключениях и всевозможные анекдоты, свивалась нить железнодорожной судьбы.
Вот и сегодня посиделки были шумными и оживленными — собрались лучшие представители избранного общества, сплошь станционные «сливки». Тршпень только что рассказал интересный эпизод из собственной жизни, настолько завладев вниманием слушателей, что те забыли добавить огоньку в догорающие трубки и теперь держали их в зубах, потухшие и холодные, как кратеры уснувшего вулкана.
В вагоне повисла тишина. Через смоченное каплями дождя окно были видны мокрые крыши вагонов, лоснящиеся под светом прожекторов как стальные панцири. Время от времени мелькал фонарь смотрителя, мигал голубой сигнал маневрового локомотива; время от времени темноту разрывал зеленый отблеск фонаря стрелки, звучал пронзительный крик дрезины. Издали, из-за черной стены дремлющих вагонов доносился приглушенный шум главного вокзала.
Сквозь промежуток между вагонами виднелась часть линии: две параллельные полосы рельсовых путей. На одну из них медленно въезжал опустевший поезд; уставшие от ежедневной гонки поршни работали лениво, сонно преобразовывая свое движение в обороты колес.
Наконец паровоз остановился. Из-под груди локомотива выползли клубы пара и окутали пузатый корпус. Лучи фонарей на челе великана начали выгибаться в сияющие радуги и золотистые обручи, пронизывая облако пара. В какой-то момент возникла оптическая иллюзия: локомотив, а вместе с ним и вагоны, вознеслись над кучами пара, и на некоторое время оказались зависшими в воздухе. Через пару секунд поезд вернулся к уровню рельсов, испуская из своего организма последний выдох, чтобы отныне погрузиться в задумчивость ночного отдыха.