Издалека донесся зычный посвист экспресса.
— Один из нас должен выйти на перрон, чтобы встретить сановную персону — усмехнулся начальник. — Может, вы избавите меня от этой неприятной роли? Прошу, коллега, — вот служебная фуражка.
Жадурский вышел. Через полузамерзшее окно Бытом-ский наблюдал за его движениями, видел, как он, завернувшись в служебную шинель, стоял в служебной позиции перед главным путем, как повернув голову в сторону прибывающего поезда, что-то говорил, жестикулируя, одному из служащих…
Вдруг из правого крыла станции, со стороны Полесья выскочил стрелочник и, отчаянно жестикулируя на бегу, начал что-то кричать; в то же время со всех сторон зазвучали отчаянные свистки…
У Бытомского кровь застыла в жилах.
«Что это может означать?» — пронесся в уме бесполезный вопрос.
В следующую секунду он выскочил из помещения и оказался на площадке перед перроном, чтобы увидеть неповторимую в своей жуткости картину. По главному пути к станции с противоположных сторон подъезжали на полной скорости два поезда: экспресс из Подвижа и пассажирский № 25 из Кротошина; их разделяло не более шестидесяти метров. Столкновение было неизбежным, как судьба.
Машинисты, видимо, только сейчас сориентировались в ситуации и делали отчаянные усилия, чтобы при помощи тормозов сдержать разогнавшиеся локомотивы… Наивные!..
Какая-то странная апатия охватила вдруг станционных служащих: стояли бледные, до смешного беспомощные, с глазами, бессмысленно уставившимися на мчащиеся паровозы. Помощник Жадурский с побелевшим, как полотно, лицом лишь тер рукой лоб и как-то странно улыбался. Никто больше не думал о спасении: ужасающий момент парализовал мысли, сковал волю. Каким-то могучим трагизмом веяло от этих наблюдателей, жутких в своем спокойствии…
В последнюю секунду Бытомский взглянул в узкий, всего в пару метров, просвет между паровозами, успев увидеть, как с другой стороны железнодорожной насыпи по тракту бодро несутся несколько саней с крестьянской свадьбой. Усмехнулся, вытащил что-то из кармана пальто и приложил к виску!.. Гром выстрела слился с адским грохотом сокрушающих друг друга поездов…
ЗАБРОШЕННАЯ ЛИНИЯ
Желеднодорожная баллада
Между Оршавой и Биличем обновили и выровняли отрезок пути. Это стало возможным благодаря тому, что на участке засыпали болота над Вершей и выполнили нивелировку под так называемым Уступчиком. Вследствие этого линия значительно сократилась, потому что поезд вместо того, чтобы обходить обширную болотистую местность по большой дуге, изгибающейся, точно охотничий лук, далеко на север, шел сейчас по его тетиве, направляясь к цели прямо, как стрела.
Такое спрямление оказалось очень выгодным для всех. Движение на пути значительно ускорилось, а окрестности, до сих пор страдавшие от малярии из-за болотных испарений, вскоре превратились в сухую, здоровую равнину, быстро покрывшуюся буйной зеленью.
Старую окружную ветку, прозванную теперь «глухой», закрыли и изолировали. К разборке колеи и демонтажу путевых объектов управление движения собиралось приступить лишь спустя какое-то время. Спешить было некуда; известно ведь, что снести легко, построить куда труднее…
Тем временем через год после официального закрытия старой линии произошло странное и неожиданное событие.
Однажды к директору путевого департамента в Оршаве явился некий Шимон Вавера, заслуженный инвалид-железнодорожник, отставной кондуктор с просьбой, чтобы ему отдали под опеку выведенную из эксплуатации «глухую ветку». Когда директор объяснил, что это совершенно излишне, ибо петлю в ближайший месяц разберут и обязанности «смотрителя» в тамошних условиях были бы как минимум иллюзорными, чтобы не сказать смехотворными, Вавера ответил, что будет охранять старый путь совершенно бескорыстно.
— Потому прошу пана начальника, — горячо доказывал он, — что в нынешние тяжелые времена люди готовы и на рельсы позариться. А для железной дороги это был бы большой ущерб, пан начальник, большой ущерб. Сами посчитайте: столько хорошего кованого железа! Там почти двенадцать километров колеи! Есть чем поживиться. А я буду следить за ней верно, как пес, пан начальник. Не позволю взять ни одного метра! Слово старого кондуктора Ваверы! Ни копеечки за это не хочу, ни ломаного гроша. Даже если бы мне пан директор сам совал в руки, не возьму ничего. Только из большой любви к профессии и ради чести я хочу быть смотрителем на «глухой ветке».