Когда Флоберу нужно было найти образ для изображения умершей Эммы Бовари, он построил его вокруг такой разрастающейся вибрации: «По атласному платью, матовому, будто свет луны, пробегали тени. Эммы не было видно под ним, и казалось Шарлю, что душа ее неприметно для глаз разливается вокруг и что теперь она во всем: в каждом предмете, в ночной тишине, в пролетающем ветерке, в запахе речной сырости» (Флобер 1989:287).
Эмма исчезает в тканях, по которым пробегает тень, но след ее присутствия, усиливаясь в складках атласа, распространяется вокруг, реверберируя в природе.
Это распространение колебаний вовне позволяет мыслить своего рода новую транссубстанциацию, изменение существа материи и превращение видимого в невидимое и наоборот[156]. Рильке уже в 20-е годы пишет о «работе постоянного трансформирования любимых и осязаемых вещей в невидимую вибрацию и возбудимости нашей природы, вносящей новые „частоты“ в пульсирующие поля мироздания. (Поскольку различные материалы мироздания — это лишь различные коэффициенты вибрации, мы строим таким образом не только духовные интенсивности, но также — кто знает? — новые тела, металлы, туманности и звезды)» (Рильке 1988а:394). У Рильке газ-ткань превращается в газовую туманность. Исчезновение, смерть в вибрации становятся своего рода перемещением тела в некие невидимые сферы, тела лишаются своего места, но отпечатывают себя вовне, творят новые формы. Это описанный Арто (см. главу 3) процесс экстатической проекции тела человека вовне, процесс, фиксирующийся в следах-графах, выступающих как новые или архаические материальные формы.
Фуллер находит возможность превратить газ и муслин Бодлера, атлас Флобера в основу своего танца. Процитирую типичный отклик современника на ее хореографическую технику: «С помощью движений ног и рук, колебаний торса, гармонии жестов танцовщик испускает в пространство вибрации, волны музыки, позволяющие ему выражать все человеческие эмоции. Танец — это визуальная музыка, разворачивающаяся в пространстве» (Фуллер 1914). Вибрации, о которых идет речь, «испускались в пространство» танцовщиками и до Фуллер, но ее ткани впервые сделали эти колебания видимыми. При этом тело ее как будто растворилось в этом потоке вибраций, лишь генерируя свой след (колебание тканей) вовне. Танец Фуллер по существу разворачивается в месте отсутствия или исчезновения танцовщицы. В этом смысле он весь пронизан смертью, квазирадиоактивным «распадом» телесности.
Мопассан описал в чем-то сходный распад, растворение телесности в системе музыкальных резонансов, в романе «Монт-Ориоль»: «Когда я слушаю любимую вещь, то первые же звуки как будто срывают с меня кожу, вся она тает, растворяется, словно и нет ее на моем теле; все мои мышцы, все нервы обнажены и беззащитны перед натиском музыки. Я воспринимаю музыку не только слухом, я ощущаю ее всем телом, и оно вибрирует при этом с ног до головы» (Мопассан 1954:609).
Вибрация уничтожает границы тела, растворяет кожу и делает неразличимыми тело и окружающее его пространство.
Активно экспериментируя с цветными прожекторами, Фуллер стремилась усилить тот или иной тип вибраций, так как, по ее мнению, цвет возникает в результате дезинтеграции светового пучка под воздействием резонансов и колебаний (Фуллер 1978:65). И вся эта колебательная машинерия призвана в итоге подействовать на психику зрителя, вызывая в нем также своего рода вибрационный резонанс.
Сказанное позволяет понять еще одну причину взаимного притяжения между танцами Лои Фуллер и ранним кинематографом. Кинематограф, еще ощущающий свою связь с наукой и хромофотографией, на первых порах также выступает как выявитель невидимого, как аппарат некоего сверхзрения. Не случайно, конечно, один из пионеров хронофотографии Этьен-Жюль Марей специально пытается зафиксировать на фотопластинку вибрации[157] (сохранились, например, его фотографии 1887 года, где он приводит в колебание длинный деревянный шест). Не менее показателен и пристальный интерес Марея к регистрации птицы в полете. Движения крыльев для него интересны прежде всего с точки зрения аэродинамики, они по-своему отражают невидимое глазу действие воздушных потоков[158]. В 1900 году Марей делает серию снимков движения воздушных потоков вокруг препятствий. На этих фотографиях струйки дыма, делающие эти потоки видимыми, предстают в едва заметном колебательном движении. Танцы Фуллер неожиданно и причудливо вписываются в туже традицию.
156
Диалектика видимого и невидимого иногда описывалась в терминах отношений звука и света, двух волновых феноменов. Август Стриндберг, экспериментировавший с фотографией, например, утверждал, что рентгеновские лучи, проникая сквозь твердую материю, выявляют свое сходство со звуковыми волнами. Таким образом, обнаружение незримого описывается в терминах звука, незримого по существу. См. Стриндберг 1992:175.
157
Первые опыты по визуализации акустических колебаний восходят к концу XVIII — началу XIX века (Эрнст Хладны, Феликс Савар). Конец XIX века, однако, свидетельствует об оживлении интереса к этой проблематике. В 1891 году Уоттс Хьюз изобретает «эйдофон», представляющий «голосовые фигуры» (voice figures). См. Сурио 1969:223–235.
158
Марей был президентом французского Общества авианавигации, он построил аэродинамическую трубу, в которой обдувал модель птичьего крыла, пытаясь зарегистрировать и описать движение воздушных потоков (Този 1984:245) В каком-то смысле эта сторона деятельности Марея напоминает интерес Леонардо к гидродинамике и фиксации водных потоков (см. главу 6)