Существенный вклад в становление «вибрационной эстетики» (за неимением лучшего используем это диковатое определение) внесли старые (восходящие к концу XVIII века) исследования химического воздействия света на тела. Попытки объяснить химические трансформации в телах простым воздействием колеблющегося эфира (как, например, понимал свет Гюйгенс) уже в 1798 году подверг сомнению Гелен. Возникла теория некоего сродства между светом разного цвета и разными типами материи. Немецкий физик Кристиан Самуэль Вайс так описывал в 1801 году химическое действие света на органические тела: «Свет действует как возбудитель на жизненные силы органов и, в результате, выделения пигмента демонстрируют изменения на поверхности. Пигмент получает специальную примесь, которая усиливает его способность (affinity) высвобождать световую субстанцию… » (Цит. по: Эдер 1978–130)
Тело в данном случае действует совершенно как фотографическая пластинка. Процессы же, протекающие в нем, могут быть определены как некая цепочка очищений, освобождений и ревербераций. Свет, то есть колебания эфира, воздействует на жизненные силы органа, те вызывают изменения в пигменте, который получает специальную примесь. Эта примесь в каком-то смысле усиливает сродство ткани со светом, и в результате свет также в свою очередь претерпевает изменения, связанные с высвобождением световой субстанции, как бы вновь излучаемой из тела вовне.
Одновременно с обнародованием открытия Рентгена в 1896 г. французский эссеист и физик-любитель Гюстав Лебон выступил перед членами Французской академии с сообщением об открытии им так называемого «черного излучения». Черное, невидимое излучение, по мнению Лебона, возникает в телах, когда они подвергаются воздействию солнечного света. Это как бы вторичное, «резонирующее» излучение, своего рода высвобожденная «световая субстанция» Вайса. Сообщение Лебона вызвало интерес Пуанкаре, Беккереля, Кюри. Беккерель показал, что черные лучи Лебона — не что иное, как инфракрасное излучение (Най 1974:175).
Тот факт, что видимый свет оказался среди множества иных невидимых излучений — рентгеновских, инфракрасных, ультрафиолетовых, а также постепенно утверждающееся понимание света как электромагнитного явления отрывает саму идею света от чистой визуальности[159]. Название лебоновских лучей — «черные» в этом смысле характерно. По мнению Джонатана Крери, постепенный отрыв идеи света от идеи зрения, видимости отмечает коренной перелом в самом понимании видения (Крери 1990:88). Идея же вторичного, резонирующего излучения в значительной степени отрывает идею света от того неоплатонического мира, который связывает видимость и свет с внешними, объективными формами вещей. Излучение теперь как бы несет в себе информацию о каком-то внутреннем, спрятанном криптомире. Оно относится уже не столько к миру видимых явлений, сколько к миру непостигаемой, непроницаемой внутренней «темноты». Метафорически луч начинает репрезентировать внутреннее (а потому также и субъективное) в той же мере, что и внешнее.
Показательно, что славу Лебону принесли не его опыты в физике (которые, возможно, оказали влияние на культуру своего времени [Митчелл 1977])[160], а книга «Психология толп» (на которую позднее ссылался Фрейд), также напечатанная в 1896 году. Поведение толпы здесь во многом описывалось в квазифизических категориях взаимодействия тела и света. Толпа мгновенно возбуждается и реагирует на слова и изображения бессознательными поступками. Поведение толпы предельно миметично, как и поведение материи под воздействием света. Толпа лишь реагирует и резонирует. Составляющие ее люди теряют волю, становясь похожими на загипнотизированных истеричек. Человек, попавший в толпу, «под действием испускаемых ею выделений, или какой-то иной, еще неизвестной, причины, впадает в состояние очень похожее на состояние загипнотизированного в руках гипнотизера» (Лебон 1934:18).
Эти «неизвестные выделения» очень похожи на вибрации де Роша или действие солнечного света на тела в физической теории самого Лебона (не случайно, конечно, в клинике Шарко гипнотическая каталепсия вызывалась как ослепительно ярким светом, так и звучанием мощного камертона.) Эманации толпы провоцируют в массе некую вторичную вибрацию, на сей раз репрезентирующую чисто внутреннее, психологическое состояние. Правда, само это состояние описывается как разрушение индивидуальной психологии под воздействием внешних «вибраций».
Фуллер понимает изобретение ею серпантинного танца именно как результат такого гипнотического резонирования. Приведу ее описание этого эпизода: «В конце пьесы [„Доктор Куок“], в вечер первого представления мы показали нашу сцену гипноза. Сцена, изображавшая сад, была залита бледно-зеленым светом. Доктор Куок таинственно вошел, и затем приступил к внушению. Оркестр очень мягко наигрывал грустную мелодию, а я постаралась сделать себя как можно более легкой, чтобы произвести впечатление трепещущего тела, послушного приказам доктора. Он поднял свои руки. Я подняла свои. Под влиянием внушения, впав в транс — так, по крайней мере, это выглядело — со взглядом, прикованным к его взгляду, я повторяла каждое его движение.
159
Морис Метерлинк, например, в конце концов приходит к мнению, что мир, окружающий нас, по преимуществу невидим «если мы не видим даже света, который есть единственное, что, нам казалось, мы видим, можно сказать, что вокруг нас существует только невидимое» (Метерлинк 1913:241). Такого рода высказывания знаменуют конец многовековой европейской неоплатонической традиции
160
Стриндберг, например, считал, что открытие Лебона полностью затмило открытие Рентгена — Стриндберг 1992:176