Рукава моей одежды были напрочь сожжены. А предплечья, покрытые ожогами, трусились. Я посмотрел на проступившие сквозь искалеченную кожу вены, которые, казалось, вот-вот лопнут или разорвут кожу.
Кое-как поднявшись, я с удивлением отметил – на ногах стоять все еще могу. Подняв взгляд, осмотрелся. Карета стояла в полном порядке, и Валькирия выглядела здоровой, но вокруг нас на множество метров была выжженная земля. На которой кое-где корчились обугленные нити душ. Присвистнув, я беззвучно рассмеялся. Голова кружилась, и это несмотря на то, что она давно уже не была главной в моем теле. Сердце не могло обрубить чувство безграничной усталости, которое пробуждало судороги, немоту и… кашель. Он раздирал мою грудь изнутри, но никак не мог вырваться. Я, задыхаясь воздухом, кое-как добрался до кареты, едва не забыв свой меч. Вскарабкавшись на козлы, успел тронуть поводья, перед тем как уснуть. И с облегчением обмяк.
Холод еще долго не потревожит меня.
***
Мне ничего не снилось. Впервые за столько времени. И очнулся я бодрым, веселым и – погруженным во тьму.
– Вот черт, – криво улыбнулся я, приподнимаясь в кромешном мраке. – Похоже, кое-кто все-таки засунул меня к себе в задницу. Не везет…
Рядом со мной кто-то был, я чувствовал, поэтому дурачился. Легко проведя рукой по ближайшему пространству, я нащупал бархат и понял: карета. Нащупав по памяти рычажок лампы, я удовлетворенно кивнул зажегшемуся голубому огоньку. Вампириха сидела в углу, сжимая ножны с инквизиторским мечом. Так, будто это был ребенок. Она раскачивалась и что-то без остановки шептала. Вслушавшись, я понял, что повторяется всего одно слово: «Рука».
Собираясь протереть лицо, чтобы сбросить с себя остатки вялости, я невольно вскрикнул:
– Моя рука!
Она вся, от кончиков пальцев до предплечья, была покрыта шрамами от ожогов. С другой дела обстояли получше, но не намного. Вспомнив события, после которых я отключился, мне оставалось лишь скривиться и принять новое уродство на своем теле. «Надеюсь, эти твари до конца сгорели и больше не вернутся. Вряд ли мне будут к лицу новые рубцы».
Валькирия сидела в противоположном от меня углу, растирая ладони, но – не открывая глаз.
– Эй, красавица! – позвал я, пытаясь обратить на себя внимание, которым меня почему-то обделяли. – Не могла бы ты подсказать время?
– Сейчас день, – сухо ответила Валькирия.
– Большое спасибо, – вздохнул я, откидываясь обратно на импровизированную лежанку – на самом деле, сидение. – Значит, торчать здесь придется долго. А не подскажешь, кто из вас, двоих, вытащил из моего кармана ключ от кареты? Мы ведь заперты?
Хотя вопрос, конечно же, был риторическим. Блонда покрылась румянцем и плотнее сжала веки. Ее губы едва слышно шепнули:
– Я.
– Большо-о-ое спаси-и-ибо, – нараспев растянул я, укладывая предплечье на лицо и прикрывая им глаза. – Хотя, все же лучше, чем мерзнуть на холоде.
– Ты убил своих друзей.
– А? – я приподнялся, вперив взгляд в Валькирию. – Что ты сказала?
– Они ведь были твоими друзьями. Я слышала это, когда они кричали в огне.
– Хм. Может, и были. Тебе-то какое дело?
– Не понимаю, как можно было так поступить.
Я вздохнул и снова лег, уперев взгляд в потолок. А вампириха без конца шептала: «Рука, рука, рука». Меня задели слова Валькирии. Главным образом потому, что она совершенно ничего не понимает ни в моей жизни, ни в чьей-либо еще. Для нее, может, слова «человек» и «друг» – синонимы слова «неприкосновенный». Она вовсе не понимает, насколько это широкие понятия. Я мог бы назвать себя другом Ливера. Но не того призрака, который пришел разорвать мое тело. И даже если это был мой друг – он явно выбрал не лучший способ приветствия.
Говорить что-либо было бессмысленно. Я слабо верил, что оправдания имеют вес. Особенно перед Валькирией. Существом, несомненно, воспитывавшемся в благородстве и чести. Неуклонно следовать заповедям Фрейи… и устаревшим догмам морали.
Все же, меня прорвало.
– Хватит думать, что тебе виднее. То, что у тебя есть крылья и ты привыкла многое наблюдать с высоты птичьего полета, не значит, что у тебя обзор лучше. Я не могу летать, но для меня очевидно – если кто-то пришел меня убить, надо убить его первым. Так заведено в том мире, в котором я родился.
– Почему ты не пробовал поговорить? С душами. И с теми, кто пришел в тот дом. Ты сразу начал стрелять и призывать магию.
– Эх, – я, поднявшись, уселся на сидении, уперев локти в колени. – Ты в курсе, что ты после пяти минут общения становишься занозой в заднице?
– Я нахожу это оскорбительным, – холодно ответила Валькирия.
– Не обижайся, я всего лишь говорю так, как есть. Разговоры, красавица, не всегда помогают. Давным-давно, когда охотники на вампиров пришли в мой дом, я не молчал. Я просил уйти, оставить нас с родителями в покое. А потом я просил уже о другом. Чтобы мне перестали ломать ребра, топтать лицо сапогами и выдирать ногти. Как видишь, мои пальцы, грудь и лицо до сих пор сохраняют прекраснейшую кривизну и уродливость. Иногда есть ситуации, в которых треп ничему не поможет.
– Но ведь охотники могли тебя убить. Не убили, пощадили.
Я вздохнул, подперев кулаком переносицу. «Спокойствие, Джордан, сохраняй его ради всего святого».
– Единственная причина, – медленно начал я, – по которой я перестал видеть тот день перед своими глазами, – это смерть демона, который жил во мне до недавних пор. И единственная причина, почему я сижу сейчас здесь, весь изуродованный шрамами, таскаюсь с двумя идиотами и одной искалеченной вампиршей, как раз заключается в том, что меня пощадили. Единственная причина, почему я должен убивать, есть людскую плоть и ныть каждый раз, когда разговор уходит не в то русло, заключается в том, что меня пощадили. Что ты знаешь о пощаде, Валькирия? Хоть раз тебя щадили? Хоть раз ты сама кого-либо щадила? Подозреваю, нет. Иначе бы ты не давала такую большую цену этой дрянной милости. Моя пощада – не благость. Это всего лишь насмешка над тем, у кого забрали почти все.
Валькирия ничего не сказала. И даже не открыла глаза. Я усмехнулся. Уж не знаю, было ли ей что ответить или она пыталась найти подходящую реплику. По большей части, мне плевать. Поэтому я мысленно унесся в тот день, когда вместе с Алисой переплыву Кровавое море, попаду в Файльг и забуду обо всем.
Тишина кареты разбавлялась лишь бормотанием вампирихи и мерным дыханием светловолосой. Кони стояли на месте. Это было очевидно. Вопрос лишь в том – был ли неподалеку Ян? Или он, отвязав одного из жеребцов, двинулся дальше сам? Как долго будет хватать моего терпения и веры в южанина, чтобы я не схватил Тласолтеотль и не вскрыл эту карету изнутри, наплевав на безопасность вампирихи? Поначалу я решил, что хватит надолго. Но каждая секунда, проведенная взаперти, в полумраке, в неизвестности, давила на меня и подтачивала решимость. Вскоре – ладони вспотели. Несмотря на сердце грифона, которое часто подавляло некоторые «людские» проявления в теле.
Я нетерпеливо постукивал пальцами по колену. Спать не хотелось. Да и – что толку от сна? Он позволяет забыться, но проблема остается проблемой.