Едва я выговорилъ эти слова, какъ почувствовалъ, что холодъ охватилъ меня до самаго сердца. У меня была нѣкоторая опытность насчетъ этихъ порывовъ извращенности (природу которыхъ я нѣсколько затруднялся объяснить), и я прекрасно помнилъ, что никогда не могъ съ успѣхомъ сопротивляться такимъ припадкамъ; и теперь мое собственное нечаянное самовнушеніе, что я могъ бы имѣть глупость открыто сознаться въ преступленіи, встало лицомъ къ лицу со мной, какъ будто самый духъ того, кто былъ мной убитъ — и, кивнувъ, поманило меня къ смерти.
Въ первое мгновенье я сдѣлалъ усиліе стряхнуть съ себя этотъ кошмаръ. Я быстро пошелъ впередъ, скорѣе, еще скорѣе, и, наконецъ, побѣжалъ. Я испытывалъ бѣшеное желаніе кричать. Каждая новая волна мысли послѣдовательно ложилась на меня новымъ ужасомъ, — увы, я хорошо, слишкомъ хорошо, понималъ, что думать въ моемъ положеніи означало погибнуть. Я все ускорялъ свои шаги. Я прыгалъ, какъ сумасшедшій, въ толпѣ прохожихъ. Наконецъ, чернь встревожилась и устремилась за мной въ погоню. Тогда я почувствовалъ, что судьба моя завершилась. Если бъ я могъ вырвать свой языкъ, я бы вырвалъ его — но чей-то голосъ грубо прозвучалъ надъ лоимъ ухомъ — чья-то рука еще болѣе грубо схватила меня за плечо. Я обернулся — я чувствовалъ, что задыхаюсь. Въ теченіи мгновенья я испытывалъ всѣ пытки удушья; я былъ ошеломленъ, я ослѣпъ, я оглохъ; и затѣмъ какой-то невидимый демонъ, подумалъ я, ударилъ меня по спинѣ своей широкой ладонью. Тайна, которую я такъ давно удерживалъ, вырвалась изъ моей души.
Они разсказываютъ, что я говорилъ совершенно отчетливо, но съ видимой рѣзкостью и неудержимой стремительностью, какъ бы опасаясь, что кто-нибудь вмѣшается, прежде чѣмъ я закончу этотъ краткій, но исполненный такой значительности, разсказъ, отдававшій меня во власть палача и ада.
Сообщивъ все, что было необходимо для того чтобы вполнѣ убѣдить правосудіе, я упалъ, и безъ чувствъ распростерся на землѣ.
Но что мнѣ еще сказать? Сегодня я здѣсь, и въ цѣпяхъ! Завтра я буду на свободѣ? — но гдѣ?