Шнери сказал:
— Эдим, тебе лучше пойти в свою палатку, завтра увидимся.
Шнери явно не хотел, чтобы я и дальше слушал излияния его двоюродного брата. Я пожелал им доброй ночи и вернулся к себе. Там я сел и задумался. Мне пришло в голову, что под прикрытием темноты я мог бы ускользнуть из лагеря, пойти в Ир и предупредить синдиков о настроениях Хваеднира.
Приняв такое решение, я внезапно обнаружил, что у моей палатки поставлен часовой.
Это не слишком обескуражило меня, потому что настроение, воцарившееся среди воинов после битвы, сильно ослабило дисциплину. При нормальном развитии событий, часовой, возможно, тоже напьется и отправится на прогулку или уснет. Нужно только понаблюдать и подождать час-другой…
Следующее, что дошло до моего сознания, так это то, что сквозь отверстие в моей палатке струятся потоки солнечного света, а Шнери трясет меня за плечо.
— Вставай, лежебока! — кричал он. — Мы собираемся устроить шествие в Ире, чтобы принять поздравления благородного города. Ты должен пойти с нами, как переводчик Хваеднира, у меня будет слишком много других обязанностей.
Я стряхнул с себя остатки сна. Я проспал то время, когда думал отправиться в Ир с предупреждением. Хотя то был серьезный проступок с моей стороны, меня извиняло то, что я не спал почти двое суток. Я поинтересовался у Шнери, чья рука все еще была перевязана:
— Принц, как насчет того плана, который Хваеднир излагал прошлой ночью? О захвате Ира и использовании его в качестве базы для развития Империи?
— Тьфу! Это говорил не он, а сладкое ирианское вино. Я отговорил его от этой глупости. Он торжественно пообещал мне, что если Ир будет с ним честен, то и он будет честен с Иром.
— В Швенре он казался таким благоразумным молодым человеком. Что с ним случилось?
— Вероятно, вчерашняя победа ударила ему в голову — это и первое самостоятельное командование. В степях Чам держал его на крепком поводке. Но я уверен, что с ним все будет в порядке.
— Очень плохо, что он наследует престол. Вы гораздо умнее его.
— Тише, демон. Такие мысли являются предательством, хотя я и благодарен тебе за комплимент. Хваеднир совсем не глуп — просто он избалован и банально мыслит. И потом, он гораздо красивее меня, и руки у него куда более умелые. А я слишком тучен для вождя. Но довольно об этом. Надень что-нибудь, и пойдем.
Мы прошли через поле боя, через паалуанский лагерь — уже частично разрушенный — и вышли к башне Ардимаха. Мы поднялись по широкой лестнице и вошли в главные ворота, настежь открытые впервые за последние два месяца. Внутри стоял звон — рабочие ремонтировали большое зеркало, поврежденное, но так и не вышедшее полностью из строя, несмотря на все старания осаждающих.
Весь Синдикат, в состав которого входила теперь и Роска, встречал нас. Главный синдик — Джиммон — похудевший, но по-прежнему представительный, произнес речь. Он прочел цитату из написанной на пергаменте рукописи и вручил Хваедниру символический ключ от города. Покончив с этими формальностями, Джиммон обратился ко мне:
— Слава тебе, о, Эдим! Когда церемония закончится, у тебя будет, что рассказать нам, да? А теперь, принц, мы сделаем обычный круг почета. Мы пройдем по авеню Ардимаха, потом повернем направо…
Мы шли по подземному городу, освещенному лишь лучами солнца, отражавшимися от зеркал. Первым под бой барабанов, шел отряд хрунтингов, вооруженных до зубов, потом Шнери с двумя военачальниками и несколькими синдиками, потом остальные воины. За ними шел Хваеднир, Джиммон и остальные вожди, потом — адмирал Диодис и некоторые из его моряков, и так далее. Джиммон шел по одну сторону от Хваеднира, а я — по другую. Хваеднир облачился в свой самый великолепный костюм, какой только нашелся в гардеробе хрунтинга. На нем был крылатый золотой шлем, отделанная белым мехом туника, расшитая золотыми нитями, и украшенная драгоценностями шпага.
Насладившись первой хорошей едой со времени начала осады, ириане приветствовали нас с огромным энтузиазмом. В таком замкнутом месте единодушные крики приветствий причиняли настоящую боль ушам. Я ждал случая ускользнуть и предупредить синдиков о намерениях Хваеднира, но такой возможности не было.
Парад закончился у Рилдхолла, переполненного офицерами и представителями буржуазии. В течение трех часов я слушал речи и переводил с новарианского на швенрский и обратно. Самую длинную речь произнес Джиммон. Самую же короткую — Хваеднир. Все речи были насыщены одними и теми же выражениями: «смертельная опасность… благородные союзники… кровожадные дикари… время крайней нужды… бессмертная отчизна… бесстрашное воинство… благородные предки… вечная дружба… неумирающая признательность…» и так далее.