— О… — протянула я, — как… печально. И интересно, — спохватившись, добавила я. — Сказать по правде, я еще никогда не слышала такой вариант легенды о демоне-любовнике. — Я снова бросила взгляд на картину: — А куда они направляются?
— Назад, в страну фей, — объяснила Суэла. — В легендах говорится, что некогда феи и демоны жили среди людей, свободно перемещаясь из мира людей в мир фей и обратно. Но потом, когда в мире людей стало слишком тесно, люди стали постепенно терять веру в древних богов. Двери между двумя мирами стали закрываться. И феям, и демонам пришлось выбирать, в каком из них остаться. Большая часть их предпочла вернуться в страну фей, однако кое-кто из них, полюбившие смертных, решили остаться. Потом двери между двумя мирами закрылись окончательно, а спустя какое-то время и сами двери стали исчезать одна задругой. Сохранилось только несколько таких дверей — их чрезвычайно трудно отыскать и еще опаснее пытаться проникнуть с их помощью в другой мир. Обычно они скрываются в непролазной чаще, преграждающей дорогу в другой мир, которая с каждым годом становится все гуще. Только очень немногие рискуют открыть эту дверь. А те, у кого хватает на это умелости, частенько исчезают навсегда, затерявшись между двумя мирами и став пленниками нестерпимой боли. Именно поэтому створки триптиха всегда закрыты. Мы открываем их только один раз в году, в день зимнего солнцестояния…
Голос ее внезапно сорвался, словно от боли. Удивившись, я трудом отвела глаза от картины и обернулась. В миндалевидныx глазах Суэлы блестели слезы… впрочем, не только в ее. Увлеченные ее рассказом, мы даже не заметили, как вокруг нас собралась небольшая толпа. Элис Хаббард и Джоан Райен стояли обнявшись и дружно утирали глаза носовыми платками. Фиона Элдрич с искаженным болью лицом, жалась к Элизабет Бук, а та сочувственно гладила по руке расстроенную азиатку. Трое специалистов по России сбились в кучку позади них — они явно чувствовали себя неловко, — но я заметила, что все трое не в силах оторвать глаз от картины. Интересно, почему они принимают так близко к сердцу эту сказку? Может, потому, что все они — как Суэла и Мара Маринка — бежали сюда со своей истерзанной родины?
Воцарившуюся в зале мрачную тишину прервал хорошо знакомый мне голос:
— На что это вы уставились?
Как и следовало ожидать, это была Феникс — облегающее ее словно вторая кожа ярко-алое платье и высокие, до середины бедер, сапоги из кожи питона выделяли ее из толпы. Повиснув на руке Фрэнка Дельмарко, она хлопала глазами, а сам профессор, судя по его виду, казалось, никак не мог вспомнить, где ее подцепил. Окружившая нас толпа моментально рассеялась.
— Суэла рассказывала нам об этой картине, — объяснила я.
Потом, спохватившись, принялась знакомить их между собой. Фрэнк, уже знакомый с Каспером, тут же завел с ним разговор о бейсболе — воспользовавшись этим, он вежливо отделался от своей спутницы. Суэла, то ли продрогшая, то ли просто расстроенная собственным рассказом, извинилась и отошла, сказав, что должна выпить чашку горячего чаю.
— А я, признаться, гадала, уж не решили ли вы, часом, пообщаться с духами — такие мрачные у вас были лица! Ой, знаете, я очень впечатлительная!
— Это действительно было немного… странно, — понизив голос, пробормотала я.
Потом в двух словах пересказала ей историю триптиха, заодно рассказав, как странно отреагировали на нее остальные.
— Ух ты! — хмыкнула Феникс, пожирая взглядом темноволосого всадника. — Держу пари: если бы он явился мне во сне, вряд ли бы мне захотелось проснуться.
Я молча кивнула в знак согласия. Теперь я наконец узнала его. Да, это был он, призрачный любовник из моего сна. Конечно, со временем этому найдется разумное объяснение, твердила я себе. Наверняка неведомый автор триптиха видел изображение над дверью «Дома с жимолостью»… или ему позировал тот же самый человек…
— … и когда Фрэнк мне сказал, я сразу решила: почему бы и нет? Что скажешь?
Я очнулась, сообразив, что так засмотрелась на мужчину с триптиха, что потеряла нить разговора.
— Прости, тут так шумно… что ты сказала?
— Свободная комната в твоем доме. Фрэнк говорил, что ты готова ее сдать. Я сначала собиралась поселиться в общежитии, но как-то меня туда не тянет — только это строго между нами! Думаю, вдвоем будет гораздо веселее!
Отговорить Феникс поселиться у меня было все равно что попытаться остановить ураган Катрина. Она была до такой степени «сражена этой потрясной идеей» (ее собственные слова), что увязалась за мной и потом чуть ли не целый час бродила по дому, охая и восторгаясь моим новым пристанищем. С детской посредственностью Феникс объявила, что у маски над входной дверью «бесстыжий взгляд», а увидев фигурки греческих богов на каминной полке, принялась уверять, что у них «классные задницы». Моя библиотека повергла ее в шок — по ее словам, она умирала от желания «свернуться тут клубочком и читать до скончания века». Я надеялась, что, увидев убогую комнату Матильды, она слегка поостынет. Не тут-то было! Феникс моментально пришла в восторг, заявив, что она как две капли воды похожа на ее комнату в отеле, где она «выворачивала душу наизнанку», когда писала свои мемуары.
— Лучшего места, чтобы писать, мне точно не найти! — воскликнула она, с жаром прижав меня к своей чудовищной груди. — Штука в том, что я, как ребенок, постоянно отвлекаюсь. В основном, конечно, на мужиков… кстати, этот Фрэнк, похоже, парень, что надо! А кроме всего прочего тут… — отставила в сторону мизинец и большой палец, Феникс сделала вид, будто опрокидывает рюмку, — чувствуется аромат дьявольского рома. Но, думаю, мы с тобой будем вести себя тихо-тихо, как мышки — днем работать, не разгибая спины, а по вечерам пить горячий шоколад!
Интересно, что она имела в виду, когда говорила, что вдвоем нам будет намного «веселее»? Полагаю, нужно с самого начала дать ей понять, что я не допущу, чтобы меня отвлекали от работы.
— У меня появилась идея новой книги, — осторожно начала я, мысленно поплевав через плечо, чтобы не сглазить. — Поэтому большую часть времени я собираюсь работать.
— Так это же здорово! — возликовала Феникс. — А здесь ты собираешься писать, да?
Мы как раз вошли в свободную комнату на втором этаже, где были грудой свалены рукописи Дэлии Лa Мотт.
Открытую настежь дверь удерживала на месте фигурка мышонка («Какая прелесть!» — увидев ее, взвизгнула Феникс). Мне вдруг стало не по себе. Я могла бы поклясться, что перед уходом закрыла ее… впрочем, ее мог по какой-то причине открыть и Брок, который оставался в доме после меня. А он явно побывал тут — я заметила висевшей на окне пучок березовых прутьев и веточек можжевельника, перевязанных алой ленточкой. Вероятно, какой-то старинный шведский обычай, улыбнулась я.
В двух словах я посвятила Феникс в условия завещания Дэлии Ла Мотт, касавшиеся ее рукописей.
— Вот счастье-то! — Феникс восторженно захлопала в ладоши, после чего, сделав серьезное лицо, сделала такой жест, словно благословляла сваленные на полу рукописи. — О… тут даже воздух насыщен атмосферой творчества! Сразу чувствуется, что в этом доме много работали! Кстати, я говорила, что уже почти на полгода просрочила сдачу очередной рукописи? Мой издатель рвет и мечет.
Пока мы шли по коридору, Феникс доходчиво изложила мне все причины, по которым «еще даже не приступила» к работе над своей второй книгой. В них входили: время, потраченное на рекламный тур, бесконечные интервью, которые ей приходилось давать, плюс необходимость вести тот образ жизни, которого ожидают от нее «дорогие читатели», чья жизнь изменилась под влиянием ее книги.
— Но это не главное, — объявила она, когда я открыла перед ней дверь моей спальни (спасибо Броку, она уже больше не заедала). — Ты даже представить себе не можешь, какой это адский труд — вкладывать в книгу кусочек себя! Иной раз я просто чувствую себя как та несчастная птичка, которая выдергивала перья у себя из груди и пряла шелковую нить! Господи! — завопила она, схватившись за сердце. — Вот это кровать!