Губы Дойла дрогнули, как будто я сказала что-то смешное.
— Она так и говорила: «Взглянуть в глаза собственным демонам»? Мне, если честно, казалось, что своим демонам она строила глазки! Кое-кто из моих студентов упоминал, что от нее частенько попахивало спиртным. И что их сочинения она не проверяла чуть ли не с сентября.
— Да, согласна, это действительно плохо, но…
— Это не просто плохо, — перебил он. — Это преступление. Юноши и девушки согласились обнажить душу перед этой женщиной — и что они получили взамен? Пьющего преподавателя, наворотившего кучу лжи ради того, чтобы урвать свой кусочек славы. — Он печально покачал головой: — Будет чудом, если мне со временем все-таки удастся завоевать их доверие.
— Ну, по-моему, доверие Флонии Руговой вам уже удалось завоевать, — съехидничала я.
И тут же мысленно пожалела об этом. В конце концов, он прав: поведение Феникс возмутительно, — и, тем не менее, было противно слушать, как он судит ее.
Дойл с любопытством посмотрел на меня, по-птичьи склонив набок голову.
— Мисс Ругова рассказывала мне, как ее семье пришлось бежать из Албании. Там осталась ее сестра, о которой вот уже три года нет ни слуху, ни духу. Я посоветовал ей обратиться в «Международную амнистию» — может, им удастся отыскать ее.
— О… — смутилась я, — это… очень мило с вашей стороны. Флония пока написала не много, но то, что мне удалось прочесть, просто замечательно. Вот. — Я протянула ему кипу папок. — Разумеется, вы правы. Все они заслуживают лучшего преподавателя, чем Феникс. Она была не в состоянии сосредоточиться… Кстати, раз уж об этом зашел разговор, — спохватилась я, — видите ли, мне не удалось обнаружить сочинения одной студентки. Ее зовут Мара Маринка. Я обыскала весь дом, но так ничего и не нашла. Вероятно, Феникс его потеряла.
Я ожидала, что Дойл вновь разразится обличительной речью в адрес Феникс, но ошиблась.
— Это уже не важно, — вздохнул он. — Мара предупредила, что не будет ходить на занятия по литературному творчеству.
— Вот как? — удивилась я. — Странно.
Лайам Дойл пожал плечами:
— Мне кажется, девочка расстроилась — ведь теперь она уже не будет постоянно в центре внимания. Боюсь, переизбыток внимания иногда может принести больше вреда, чем пользы. Как бы там ни было, мисс Маринка сообщила, что не питает ни малейшей склонности к поэзии, а именно этому я и собирался посвятить оставшиеся две недели семестра.
— Очень жаль… особенно учитывая, как много ей пришлось работать. Знаете, я перевернула весь дом в поисках ее папки, однако…
— Уверен, что вы сделали все возможное… Кстати, о доме. Мне сказали, что вы сдавали свободную комнату мисс Миддлфилд. Я-то сам временно остановился в гостинице «Харт-Брейк», но… — При одном упоминании его передернуло точно от зубной боли. — На день или два это еще куда ни шло, но если мне придется там задержаться, то, боюсь, дело закончится диабетической комой… Одна обстановка чего стоит, не говоря о том, как там кормят!
— Диана известная сладкоежка, — сокрушенно кивнула я. — Может питаться одним шоколадом.
— Поймите, у меня и в мыслях не было обидеть ваших друзей. Мисс Харт — прекрасная хозяйка, но комнаты в гостинице… как бы это сказать? Слегка женственные — я бы так выразился. А в тех блюдах, которыми она меня потчует, многовато сахара. И вот я подумал… а не согласились бы вы сдать мне комнату?
— Вы хотите снять комнату Феникс?
Я вытаращила глаза.
— Да. Декан Бук говорила, что там есть отдельный выход. И, что из нее можно сразу попасть на кухню. Кстати, я обожаю готовить. Учился этому в Париже, стал первоклассным поваром.
— Я бы с радостью, мистер Дойл, — с притворным сожалением вздохнула я, — но Феникс оставила после себя кое-какие вещи — уверена, ей было бы приятно знать, что ее ждут. И потом, у меня с детства принцип — лежачего не бьют!
— Конечно, конечно, я понимаю, — кивнул он. — Простите, что спросил. Но если мисс Миддлфилд пришлет за своими вещами…
— Обещаю, что внесу вас в лист ожидания под номером один, — отрезала я, уверенная, что Феникс не в том состоянии, чтобы послать за своими вещами.
Перед уходом я позволила себе роскошь ослепительно улыбнуться профессору Дойлу, донельзя счастливая, что нашелся благовидный предлог отказать нежелательному квартиранту.
Уходила я из Фрейзер-Холла в полном смятении чувств, спрашивая себя, почему с первого взгляда невзлюбила Лайама Дойла. Банальная ревность? Не понравилось, что он моментально нашел со студентами общий язык? Позавидовала полученной в Оксфорде степени? Ладно, пусть я не права… и все-таки этот тип раздражал меня до зубовного скрежета. Что-то в нем было… претенциозное, что ли. А эта его рубашка! Проклятие… неужели, кроме меня, никто этого не замечает?!
Развернувшись, я двинулась обратно, но вошла через заднюю дверь, чтобы не столкнуться с Дойлом. Ладно, разозлилась: если в нем есть что-то необычное, Суэла Лилли наверняка бы это заметила, К счастью, перед дверью ее кабинета никого не было, но из-за двери слышались приглушенные голоса. Я уже собралась уходить, когда узнала один из них — глубокий низкий мужской голос:
— Нет, ты видела его рубашку?! — возмущался он. — Держу пари, она из каталога Петермана!
О Господи, выходит, я не одинока! Я едва не запрыгала о традости. Постучав в полуоткрытую дверь, я осторожно заглянула внутрь. Суэла сидела за столом в пуловере своего любимого карамельного оттенка, на шее у нее красовались янтарные бусы. Другого я точно не ожидала тут встретить, да еще за чаепитием, был Фрэнк Дельмарко… и однако это был он — сидел, развалившись в кресле, маленькими глотками потягивая ароматный чай со специями.
— Не помешала? — спросила я.
— Мы как раз обсуждали замену Феникс, — отозвалась Суэла, наливая еще чашку чаю из самовара. — Вы уже встречались?
— Да, — усаживаясь рядом с Фрэнком, кивнула я. — Очень… увлеченный человек.
— Ха! — Фыркнув, Фрэнк так резко повернулся, что кресло под ним жалобно скрипнуло. — Тоже попались на крючок! Все вы, женщины, одинаковы!
— Вовсе нет! — запротестовала я, не желая, чтобы меня ставили в один ряд с глупенькими студентками. — На редкость самонадеянный тип. Спросил, не сдам ли я ему комнату Феникс.
— Вот видите! — рявкнул Фрэнк. — Кровать бедняжки еще не остыла, а он уже норовит в нее забраться! Надеюсь, вы ему отказали?
— Конечно, — улыбнулась я.
У меня за спиной скрипнула половица.
Суэла, неловко кашлянув, подняла глаза. Я обернулась — на пороге, почти закрывая широкими плечами дверной проем, стоял Лайам Дойл.
Всю следующую неделю (последнюю неделю занятий перед началом экзаменов) я старательно избегала Лайама Дойла — до того мне было неловко. Не знаю, что на меня нашло. Нельзя же невзлюбить человека просто потому, что тебе не нравится его рубашка.
Зато остальные мои коллеги уже пали жертвой его обаяния. Суэла Лилли смущенно призналась, что он напоминает ей Ангуса Фрейзера. Дважды я видела, как он обедал с Лиз Бук в столовой Студенческого общества, и слышала, как декан смеется точно девочка. Даже Фрэнк Дельмарко скрепя сердце признался мне, что этот тип вовсе не так уж плох, а потом, воровато оглянувшись, показал мне два билета на футбол, которые достал ему Дойл. Что уж говорить о студентах — насколько я знала, на его занятиях всегда был аншлаг. А после они взахлеб рассказывали, как он водил их в поход и всю дорогу читал им стихи.
Ники Баллард он покорил с первого взгляда. Дойл всячески поощрял ее тягу к поэзии, и она загорелась идеей написать целый цикл стихов, посвященных теме ледяной девы. Как-то раз она дала мне их почитать — я догадывалась, что Ники ищет способ избавиться от страха перед тяготеющим над ней семейным проклятием. Я могла только приветствовать это, хотя и сильно сомневалась, что стихи, пусть даже талантливые, могут снять наложенное несколько веков назад заклятие. Незадолго до начала экзаменов я отправилась к Лиз Бук — призналась, что Дори Брауни рассказала мне о проклятии семьи Баллард, и спросила, нельзя ли что-то сделать, чтобы помочь Ники. Стоило мне упомянуть об этом, как по лицу Лиз скользнула тень, отчего она как-то разом постарела. Приглядевшись повнимательнее, я заметила и другие перемены, которых раньше не замечала. Всегда такая подтянутая, элегантная, Лиз как будто перестала следить за собой — идеальная прическа теперь выглядела неухоженной, на лоб свисали пряди седеющих волос, на пиджаке отсутствовала пуговица.