Эндрю Блэк был помощником, а позже – и тайным протеже отца.
Избранным. Вероятным преемником. Учеником. Выбирайте, какое из этих описаний прессы вам больше нравится. Пара изданий даже окрестила Блэка названым духовным сыном, что, естественно, уязвило меня еще больше. Отец ужасно гордился Блэком, а Блэк – по свидетельствам нескольких источников – боготворил отца. Они стали командой, единым целым, породнились через писательство. И как бы ни старались люди выпытать у доктора Куинна хоть какую-нибудь новую деталь о личности Блэка, он оставался непреклонен и лишь благодушно подтверждал уже известную информацию: «Помощник и протеже. Очень горжусь».
И ведь понимаете, основания для такой гордости были. Каждый раз, как я думаю об этом, чувствую в груди легкую боль, но это неважно. Потому что отец гордился не зря.
«Двигатель Купидона» стал явлением мирового масштаба и продолжает из года в год печататься огромными тиражами. И заслуженно. Явно заслуженно. Эта книга – бесспорно настоящий шедевр.
Конкретно этот экземпляр зачитан до дыр: корешок представляет собой массу белых линий излома, клей растрескался и десятки пожелтевших страниц с загнутыми уголками торчат из переплета под странными углами. Огромный, потрепанный монолит так сильно бросается в глаза, что можно совсем не заметить стоящую рядом книгу.
В глубине полки, в тени «Двигателя Купидона», прячется второй экземпляр моего романа «Qwerty-автомат». Довольно потрепанный: корешок сильно промялся от мощного столкновения с чем-то твердым.
Если бы вы сняли этот экземпляр с полки и открыли его, то увидели бы, что каждая страница почти до отказа забита правками, зачеркиваниями и сотнями аккуратных заметок от руки, сделанных тонкой черной ручкой. А если откроете титульный лист, то обнаружите короткую, столь же аккуратную надпись:
Томас,
ты хотел знать, что я думаю о твоем романе.
3. Откуда в Вифлееме?..
Книги стоят безмолвными пыльными рядами.
Все стоят, и стоят, и стоят.
Ничего не происходит. Ничего не меняется.
С таким описанием сложно понять, что за день.
Книги – это книги. А пыль – это просто… пыль.
Вы знаете, что такое пыль? Когда-нибудь по-настоящему задумывались над этим?
Пыль – это все, и в то же время ничего.
Пыль есть дым и выхлопные газы дышащего города; Великий лондонский пожар и «Блиц», Елизаветинская линия метро и печи в Лондонском Митреуме. Пыль – это жизнь и эпоха Томаса и Имоджен Куинн, волокна ткани их одежды, штанов и рождественских свитеров, это частички кожи, летящие во все стороны от чесания голов, трения глаз и резких объятий, от хлопков ладоней, от рукоделия, глупых танцев и мастурбации, от спущенных трусов и натянутых носков, от размахивания руками, криков, плача и зуда, которых все больше, и больше, и больше. Пыль – смешение всего, событий и людей, которыми мы были, когда вместе существовали в пространстве; все смешивается, чтобы создать ничто.
Обычную пыль.
«Представь, о скольком она может нам поведать», – сказала мне как-то тетя, сбивая с ковра огромные облака пыли ударами, от которых натягивалась бельевая веревка. Я много думал об этом, и мой ответ таков – не может пыль ничего поведать. Ведь пыль не знает где, как и что. Для нее не существует «итак», «следовательно» или «потому что». Даже если бы она и могла говорить, в ее историях не было бы ни начала, ни конца, ни последовательности событий – только середина, сплошная бессмысленная, односложная какофония.
Пыль – всего лишь носитель информации.
Иногда видя, как она собирается на книжной полке, я думаю о первых млекопитающих, крошечных доисторических протомышах, которые, должно быть, глядели на динозавров, ожидая, когда придет их время.
– Черт.
А вот теперь день можно вполне конкретно определить.
Теперь это сейчас.
«Черт» вырвалось у меня в коридоре, когда я увидел, что айпад, как и – приготовьтесь…
– Твою мать.
…как и айфон, начали обновляться, когда мне очень захотелось в туалет, и я искал, что мне взять с собой, чтобы не заскучать.
Я толкнул дверь спальни и быстро прошагал через комнату, схватил большой, потрепанный экземпляр «Двигателя Купидона» с середины полки и направился в уборную.
Две минуты спустя я сидел в крошечной уборной со спущенными штанами и впервые за много лет просматривал информацию об издательстве и пожелтевший титульный лист.
Как тут затрезвонил городской телефон.
Я беспомощно посмотрел в сторону гостиной в конце коридора. Я никак не мог встать и взять трубку.